Когда на мгновение работа приостанавливалась, то справа, слева и снизу мы слышали глухой стук таких же кирок и лопат: немцы рыли встречную сапу с коридорами и ответвлениями, чтобы проникнуть под нашу линию и взорвать нас.
Работы кротов велись влево и вправо от нас на протяжении многих километров — от Реймса и до леса зуавов. Обе стороны работали лихорадочно, с суровым азартом. И мы и немцы каждую минуту ждали взрыва — кто кого обгонит?
После каждых шести суток, проведенных на первой линии, нас на шесть суток уводили на отдых в Тиль.
Деревня открывалась вся, едва мы выбирались из ходов сообщения. Она лежала мертвая и немая, в развалинах и обломках. Сохранилось три дома. В одном из них был кабачок.
Стекла вылетели во время артиллерийской пальбы. Крышу снесло. Обнаженные стропила торчали, как ребра скелета. Длинный стол, два-три стола поменьше, три стареньких плетеных стула и несколько дощатых скамеек — вот все убранство. Но солдаты приходили в этот дом, измученные усталостью и ожиданием гибели, поэтому все здесь становилось прекрасным, полным уюта и безмятежности.
Вино подавали кислое, но подогретое. Теплота уходила в ноги, она копошилась в жилах, взбиралась по спине до плеч и проникала в натруженные мускулы. Мы пили и не спеша курили свои трубки.
— Когда я обедал в последний раз у моего друга, господина президента республики, он тоже угощал меня таким вином, и я остался доволен, — как-то сказал Лум- Лум. — О братья, мы попали в страну хорошего вина!
В кабачке жило все уцелевшее мирное население деревни: хозяйка, вдова Морэн, с дочкой Жаклин и вдова ее сына Маргерит. Тут же ютилось двое приблудных сирот, приятели Жаклин, маленькие оборвыши Анри и Марсель. Они жили в другом конце деревни, в развалинах, но проводили свои дни у Жаклин.
Позади прилавка, на полке, где некогда стояли бутылки, были прикреплены кнопками к стене две фотографические карточки, окаймленные черным крепом. На одной был изображен дородный усатый штатский лет под пятьдесят, на другой — артиллерийский сержант, красивый парень лет двадцати двух, с задорными глазами. Фотографии изображали людей, которые некогда были хозяевами за этим прилавком, но вспыхнула война, они вышли из дома и вернулись в виде бумажек, которые можно кнопкой прикрепить к стене.
Усатый мужчина был муж мадам Морэн.
Мне рассказала о его гибели Жаклин. Это было в первые дни войны. Ее папа работал на огороде, там, где теперь позиция. И вот упал снаряд, и папу убило. Никто не знал, что такое война. Все говорили «война», «война», а она не понимала, что это значит. А потом соседи принесли мертвого папу, и оказалось, что это и есть война.
Молодой сержант был ее брат Робер, муж Маргерит.
Мы сроднились с нашими хозяйками. Они были для нас последними вестницами далекой, почти забытой жизни. Их простые негромкие голоса примиряли нас с нашими горестями. Их заботливость и хлопоты напоминали нам давно покинутые семьи. А главное — они были женщины. Много месяцев прошло с тех пор, как мы покинули дивные страны, где живут женщины.
Мы были настроены лирически.
«Мы, солдаты, — труженики смерти. Мы сидим на берегу великого потока. Он подхватывает нас, мы мчимся в смерть. А женщины несут в себе вечность, ибо им дана тайна плодородия. Это говорю я, не знавший женщин и почувствовавший первое влечение к ним на войне. Дочку садовницы в Верзене я изнасилую послезавтра, когда рота выйдет на отдых».
Эту запись я обнаружил в дневнике убитого солдата пятьдесят шестого линейного полка. Труп валялся на холме Верзене, в винограднике.
2По обязанности самокатчика я часто выезжал из траншеи в штаб. На обратном пути я останавливался у таверны — наполнить баклаги.
Однажды я натолкнулся на заколоченные двери. Были закрыты и ставни на окнах. На воротах висел плакат: «Военным вход воспрещается». Смуглый индус в английской военной форме и в чалме цвета хаки стоял на часах у ворот. Он не хотел отвечать на мои расспросы. Опершись на куцый карабин, он глядел вдаль.
Что случилось?
За углом на завалинке сидели дети. Заплаканная Жаклин сжимала в руках куклу.
— Почему закрыта торговля?
Девочка сорвалась с места и, плача, убежала во двор. Индус продолжал стоять молча, как статуя.
— В чем дело, ребята? — спросил я оборвышей. — Почему плачет Жаклин?
Объяснение дал Марсель.
— Здесь были артиллеристы, — начал он. — Как раз тот полк, в котором служил этот бедный Робер, муж Маргерит, — вы видели его фотографию… Он часто ходил сюда, к себе домой. Однажды он возвращается на батарею, и вдруг бац — шрапнель, и Робер получает осколок в ногу. Он падает… Но тут были другие солдаты, они принесли его в дом. Позвали фельдшера. Фельдшер перевязал рану и велел лежать. Робер и остался. А ночью немцы как раз затеяли атаку, и его на позиции не было. Тогда, говорят, полковник страшно рассердился и кричал, а на другой день он приказал судить Робера как за дезертирство, и его расстреляли…. Вот… А он не был дезертир. Он был храбрый. Он даже получил медаль…