В создавшейся оперативной обстановке русским военным оставалось лишь констатировать действия немецких разведчиков в Финляндии. Судя по материалам отчетности петербургской военно-окружной контрразведки, например, за 1912 г., негласное наблюдение было установлено за подполковником германского Генерального штаба Вейднером, немецким лейтенантом Г. Венке, а также немецкими подданными Леонарди, Блешем, Штоквассером и др., ввиду их настойчивого интереса к крепости Свеаборг, столице княжества Гельсингфорсу и расквартированным в ней русским войскам[80].
Вывод:
На закате столетней истории своего сосуществования в составе Российской империи, Финляндское княжество добилось условного статуса быть «государством в государстве». Это позволило ему не только увеличить состав национальных кадров в органах местного управления, правоохранения и юстиции, но и стимулировать их сепаратистские настроения. В условиях многолетнего и повсеместного саботажа решений верховной (и высшей) российской власти надеяться на эффективное сотрудничество финляндских властей в вопросах профилактики, розыска, расследования и судопроизводства по делам об иностранном (немецком) шпионаже было бессмысленно. Руководствуясь сложившейся политической конъюнктурой и удобной территориально-географической конфигурацией Финляндии, германский Генеральный штаб использовал ее губернии в качестве надежного и многолетнего «плацдарма» для быстрого и безопасного передвижения своих офицеров и сбора разведывательных сведений о расквартированных там русских сухопутных силах (и сосредоточенных оборонных сооружениях).
Агентура (в том числе под прикрытием немцев-колонистов из Германии), действовавшая в приграничных европейских военных округах России
Как выяснилось в ходе исследования, режим минимальной опасности и практически беспрепятственные условия для подвижности немецких шпионов в приграничных территориях Европейской России (от Балтики до Черноморья) были обусловлены имевшейся у них возможностью скрыться в огромной массе соотечественников-колонистов.
В конце XIX – начале XX в. наблюдалось активное перемещение немцев (из Германии и Австро-Венгрии) на территории Российской империи, прилегающие к северо-западному, западному и юго-западному участкам ее государственной границы (районы ведения Петербургского, Варшавского, Виленского, Киевского и Одесского военных округов).
В окрестностях Санкт-Петербурга с населением 2 740 000 человек к 1910 г. проживало 93 000 немецких поселенцев мужского и женского пола, компактно осевших в девяти колониях (Шуваловская, Гражданка, Ново-Саратовская, Среднерогатская, Колпинская, Эдюп, Петергофская, Стрельнинская и Кипень)[81].
В Эстляндской и Лифляндской губерниях из 3 000 иностранцев мужского пола (немцы, австрийцы, шведы, французы и англичане) в возрасте от 19 до 60 лет на долю немцев (иностранного и русского подданства) приходилось, по сведениям на 15 февраля 1905 г., 1 821 человек[82].
Более значительная концентрация пришлого населения с преобладанием немцев и австрийцев была зафиксирована на юго-западе России. По данным переписи населения, например, в Волынской и Бессарабской губерниях с 1882 по 1897 гг. их количество возросло до 200 000 и 213 500 душ обоего пола, соответственно[83].
Нельзя не согласиться с мнением ряда исследователей о том, что большинство немцев связывали свое будущее с экономической деятельностью, в том числе в аграрном секторе, т. е. с освоением необработанных земель, передачей новых знаний и умений сельским обывателям, а также с созданием конкурентного пространства. В итоге благоприятная экономическая конъюнктура помогла немецким фермерам северо-запада и юга России в короткий срок занять лидирующее положение, допустим, на региональном картофельном и зерновом рынке[84].
Другие историки, обращавшиеся не только к социально-экономическим, но и политическим аспектам немецкой колонизации, кратко останавливались на причастности переселенцев к иностранному шпионажу. В частности, И.К. Агасиев писал о том, что офицеры русской армии (в том числе офицеры немецкого происхождения), «обычно положительно отзывавшиеся о немецких колонистах, как о полезном, трудолюбивом элементе, видели в них шпионов Германии и Австро-Венгрии»[85].
Сразу уточним, к 1 августа 1914 г. в рядах русской армии, насчитывавшей около 1 400 000 солдат, служило 300 000 немцев (часть из них была представлена офицерством)[86], т. е. приблизительно каждый пятый военнослужащий в гарнизонах имел «германские корни». Поэтому вряд ли будет корректно говорить о единодушии множества людей в мундирах по отношению к проблеме шпионажа в немецких колониях или ассоциировать со столь внушительной армейской средой, возможно, частное мнение командиров, позицию отдельных воинских коллективов и даже целых военных округов.
81
Засосов Д.А., Пызин В.И. Из жизни Петербурга 1890-1910-х годов: Записки очевидцев. СПб., 1999. С. 385.
82
Обозрение Петербургского военного округа. Ч. 1, Отд. 2. Военно-Статистический очерк. Население / сост. Генерального штаба подполковник Баженов. СПб., 1904. С. 39.
83
Российский государственный исторический архив (далее – РГИА). ф. 1278. оп. 6. д. 422. л. 3, 5.
84
См., наир.: Засосов Д.А., Пызин В.И. Указ. соч. С. 380–390; Приб А. Немецкие колонисты России, 1763–2006. Исторический очерк. Аугсбург, 2009. С. 29, 46, 61, 65–69.
85
См., наир.: Агасиев И.К. Немецкие колонии в Волынской губернии, конец XVIII – начало XX вв.: Дисс…канд. ист. наук. Красноярск, 1999. С. 138.
86
Степанов А.И. Место России в мире накануне Первой мировой войны // Вопросы истории. 1993. № 2. С. 161; Яшин В.В. История российских немцев: хроника событий /XVI–XX вв./. Омск, 1999. С. 8.