В целом правительство ограждало русское общество от проникновения в него носителей иных воззрений. Власти всячески стремились сократить контакты и создать два изолированных сообщества, каждое из которых основывалось на собственной вере.
Безусловно, значительная часть иностранцев тяготела к той же закрытости и стремилась держаться лишь в рамках своего круга. Очевидно, все иноземцы, жившие в России, предпочитали дистанцироваться от русского мира. (Стереотип культурного превосходства отчетливо отразился во всех записках иностранцев.) Западное христианство, противопоставленное православию, безусловно, консолидировало иммигрантов в русском окружении. Эта декларируемая изоляция, базировавшаяся на вероисповедании, позволяла сохранить язык, обычаи и некоторые нормы права. Для иммигрантов не происходило полного разрыва с прежней традицией. Вера становилась основой жизни. Вероисповедание оказывалось тем стержнем, вокруг которого строилась жизнь человека того времени, как духовная, так и сугубо материальная.
Собранный материал позволяет говорить о значении веры в иноземческом сообществе. Однако сохранившиеся источники дают основания судить не столько о духовном переживании и внутренней религиозности, сколько о социальных последствиях конфессиональных предпочтений.
Для западноевропейского купечества вера во многом являлась основой финансового благополучия и давала возможность реализовать нормы «протестантской этики». (В большинстве своем купцы, проживавшие в России, относились к последователям различных течений протестантизма.) Принадлежность к западному христианству позволяла получить торговые привилегии от русского правительства и поддерживать контакты с Западной Европой. Не переходя в православие, коммерсанты не только сохраняли связи с близкими за границей, но через них осуществляли приток западного капитала, получали кредиты и зафрахтовывали суда в европейских портах (у России не было собственного флота). Кроме того, они не теряли право отъезда. Комплекс данных условий и обеспечивал успешное ведение коммерческой деятельности. Все эти положения в полной мере проявились в судьбе семьи английского купца Джона Барнсли.
Джон Барнсли, религиозный и «торговый» диссидент — пуританин, не принадлежавший к знаменитой Московской компании, создавал родственные связи не по этническому, а по конфессиональному признаку. Он стремился породниться в России не с соотечественниками, а с другими богатыми кальвинистами. Очевидно, что при выборе супругов для дочерей Джон Барнсли руководствовался как достатком, так и ревностным служением кальвинизму. Доротея Барнсли была замужем за гамбуржцем кальвинистом Петром Марселисом, Елизавета Барнсли стала женой богатого голландского купца кальвиниста Хармена Фентцеля. Дочь Анну Джон Барнсли выдал за французского барона (наиболее вероятно, гугенота), Пьера де Ремона.