В результате создания этих межэтнических, но моноконфессиональных браков, в которых все супруги — столпы кальвинизма, сформировалось определенное сообщество. Одновременно сложилась семья, религиозный приход и торговая корпорация. Появление подобного союза обеспечило стабильность и создавало базу для достижения финансового успеха. Семейный капитал традиционно являлся основой ведения дел коммерсантов Западной Европы и России. Однако торговый союз, основанный, помимо родственных связей, на вере (точнее, принадлежности к одному приходу), оказывался еще более устойчив. В таком случае члены одной компании приходились друг другу не только родственниками, но и единоверцами — соприхожанами. Нарушить купеческую клятву, скрепленную родственными обязательствами, а также единым для всех участников сделки духовным отцом, было сложнее, чем иную другую. Таким образом, прослеживается теснейшее переплетение внутренней религиозности и коммерческого успеха. Не случайно, семейный клан Барнсли — Фентцель — Марселис принимал активное участие в устройстве лютеранской, а затем и кальвинистской кирх. Безусловно, что представители семьи-прихода-корпорации в России ревностно держались своей веры. Купец Барнсли предпочел уехать из России, но не отступиться от воззрений.
Другой пример — семьи фламандских реформаторов Эйлофов (в России их называли Ильфовыми) — показывает, напротив, социальные последствия изменения иноземцами веры. На истории этого семейного клана возможно выяснить, что теряли и что приобретали иностранцы при вступлении в русскую церковь.
Очевидно, что для западноевропейского купечества принятие православия было равносильно финансовой катастрофе (почему так яростно и противился этому Барнсли). Изменников веры отторгало иноземческое землячество и вместе с этим лишало кредитов и других форм поддержки. Для успешного ведения торговых операций был необходим постоянный приток западного капитала, который, безусловно, прекращался после обращения. С принятием православия фламандскому купцу Даниэлю Эйлофу пришлось полностью изменить образ жизни. И это касалось не только ментальных, культурных и бытовых установок. Сменив веру, он многое потерял как купец и вынужден был значительно снизить масштаб и поменять сферу торговой деятельности. Даниэль Эйлоф должен был приспосабливаться к условиям, в которых оказался, и искать новые виды деятельности. Он смог организовать дело, доступное русским (а он и стал «русским» после обращения). Способом интеграции был выбран переход из обладателя корабля на Белом море и совладельца нидерландской компании в хозяина солеварни. Добыча и продажа соли были выгодны, но совершенно несопоставимы с доходами от морской торговли с Западной Европой. Как следствие, переходы западноевропейских купцов в православие единичны.
Вступление в русскую церковь было почти невозможно и для западноевропейских врачей. Личный доктор Ивана Грозного Иоганн Эйлоф (подвизавшийся одновременно и на купеческом поприще) не изменял вероисповедания. Можно усмотреть причины отсутствия давления со стороны русских властей. Предоставленная лекарям свобода веры могла быть вызвана несколькими обстоятельствами: боязнью пагубных последствий для здоровья государя любого, пусть и скрытого нажима, а также самой невозможностью занятий, граничащих с магическими действиями, для православных.
Со стороны самих врачей настойчивое желание удержать веру было связано с целым комплексом причин. Традиционно они относились к одной из самых обеспеченных групп иностранцев в России и, кроме того, наиболее образованных. Сочетание данных факторов определило высокую религиозность царских медиков. Как и купцы, они неизменно являлись старостами кирх. Оставаясь инославными, врачи (как и прочие иностранцы) сохраняли право отъезда. Большинство из них не стремилось остаться в России. Быть может, в этом сказывались и трудности создания врачебной династии. Потомки медиков не могли продолжить род занятий главы рода, находясь лишь в России. Необходимой оказывалась отправка наследника для получения образования за границу. Но подобная практика для рассматриваемого периода оставалась редкостью и, в силу неясных причин, нечасто оказывалась успешной (получившие за границей диплом дети иноземцев далеко не всегда становились в России врачами).
Врач был не в состоянии передать свою профессию детям без их отъезда за границу.
Свобода вероисповедания предоставлялась и западноевропейским военным. В России бурными темпами шло военное строительство, призванное обеспечить расширение границ формирующейся империи. Правительство нуждалось в военных специалистах высокого уровня и шло на конфессиональные уступки, сопутствующие материальным льготам (в частности, наделение землей). Подобные владельцы земельных участков — «поместные иноземцы» — обладали значительной степенью стабильности, в том числе конфессиональной. Руководство «полков нового строя» в большинстве своем ревностно придерживалось религиозных воззрений, в большинстве случаев — протестантских[1237]. Элита армии демонстрировала религиозность. Самые профессиональные, имеющие значительные посты, высшие чины офицерства принимали активное участие в у устройстве западноевропейских храмов. Полковники, наряду с купцами-промышленниками и царскими врачами составляли ядро лютеранского и кальвинистского приходов. Они неизменно входили в число старост существующих кирх и добивались создания новых общин. Полковник-шотландец Александр Крауффорт обеспечил своему полку присутствие «шотландского пастора» — Андрея Гардина. Генерал Баум достиг устройства новой лютеранской кирхи. Шотландец-роялист Патрик Гордон сумел организовать в России первый католический приход.
1237
Среди высших чинов в первой половине XVII в. католики составляли редкое исключение, во второй половине XVII в. их число значительно увеличилось, прежде всего за счет шотландцев-роялистов.