Судьба Анны Барнсли служит самым ярким примером обращения под принуждением: англичанку трехкратно погружали в реку под ее непрекращающиеся проклятия. Прямое воздействие — насильственное крещение — крайне редко применялось в России (оно было воспрещено церковным каноном), но, как явствует из биографии Анны Барнсли, существовало. Безусловно, массовый характер носило обращение военнопленных (что видно на примере Станислава Вольского), в большинстве случаев — вынужденное.
Применялись и иные жесткие методы воздействия — судебное разбирательство и угроза исполнения приговора. Перекрещивание людей, просивших о вступлении в русскую церковь на дыбах, из тюрьмы или ссылки, трудно охарактеризовать искренним. Мотивом в таких случаях являлось стремление прекратить наказание. Следует отметить, что и в подобных ситуациях обращение мыслилось добровольным.
Светская практика в подобных процессах являлась продолжением церковного законодательства. В христианской доктрине крещению изначально придавалось огромное значение. Таинство несло совершенно особую роль в обновлении человека. Его смысл заключался в полном очищении от прежних грехов. Эти положения были усилены русским богословием. В русском миросозерцании крещение мыслилось необходимым, а для периода XVI–XVII вв. едва ли не единственным условием спасения. Но если отпущение грехов и посмертная участь даровались свыше, то на структуры государства возлагались функции снятия при жизни наказаний за все ранее совершенные новообращенным преступления. Прозревшие в истине не карались. Таинство снимало все предшествующие проступки не только в духовной сфере, но и сугубо юридической: оно несло освобождение. В системе русского права правило распространялось на заключенных, ссыльных, холопов. Подобные юридические нормы обусловили поток желающих обрести «истинную» веру, а с ней и волю. Добились прекращения зависимости после крещения холопы-«греки» Авдотья Александрова и Мануил Константинов. Не исключено, что причиной принятия православия представителем второго поколения Эйлофов — Даниэлем — стала угроза следствия. Безусловно, после десятилетней ссылки вступил в русскую церковь представитель второго поколения Барнсли — Вильям. Английский дворянин-купец, оказавшийся в Сибири в статусе пешего казака, благодаря вероотступничеству возвратил себе дворянский статус.
Но более распространены были внешне лояльные методы социального и юридического давления, при этом действенно понуждавшие иностранцев к обращению.
Подобные меры иногда распространялись на иммигрантов первого поколения, примером чего служит судьба Пьера де Ремона. В его истории, как и Станислава Вольского, отчетливо проявилось правило соединения титула и веры.
В Российском государстве рассматриваемого периода статус человека определяли не его личные качества и заслуги, а родовитость. Этот принцип был закреплен системой местничества. Иерархическая система Московского государства, базирующаяся на сословных ценностях, открывала широкие возможности выходцам из иных стран, сумевшим доказать принадлежность к привилегированному сословию. Россия оказывалась привлекательной страной для разорившихся или провинившихся на родине дворян, среди которых оказалось немало авантюристов.
Аристократам среди них предназначалось особое место. Представитель знати мог рассчитывать на значительное положение в русском обществе, не располагая ничем, кроме родословной (знаниями, навыками, опытом и квалификацией). Титул обеспечивал звание московского дворянина, земельный надел и оклад, но при выполнении одного требования. Непременным условием достижения привилегий являлось обращение. Стремление властей повысить нобилитет страны за счет знатных иммигрантов обеспечило родовитым выходцам (или выдаваемым за таковых) высокий статус в русском обществе после принятия православия. Безусловно, эти правила подталкивали многих иноземцев к вступлению в русскую церковь.
Одним из них стал французский барон Пьер де Ремон. По замечанию единоверцев, он пошел на вероотступничество ради приближения к царскому двору. Но можно предположить, что причина смены веры лежала не только в честолюбивых помыслах дворянина, его тщеславном желании сравняться по статусу с русской знатью, но и в поисках своего применения в России. Пьер де Ремон в России оказался неспособным к несению военной службы — основного предназначения дворянина. Торговать, очевидно, он отказался: французский дворянин в традициях своего круга с пренебрежением относился к коммерции. Иммигрант не знал русского языка, чтобы стать переводчиком. Очевидно, шаткое положение и социальная нестабильность стали толчком к изменению вероисповедания. Капиталом барона в России являлся только титул. Пьер де Ремон нашел выход в православии.