Сильнее всего подобные тенденции проявлялись в семьях, утерявших кормильцев. Важнейшим фактором обращений являлась социальная незащищенность. В семье Эйлофов в русскую церковь пришли потерявшие отца в раннем детстве Иван и Александр Ильфовы.
В целом для тех иностранцев, которые усмотрели выгоду уже не в обособленности, а в интеграции в русское общество, становилось необходимым перекрещивание. Повысить свой социальный статус они могли, лишь влившись в ряды русского служилого сословия, что делало необходимым принятие православия. Обращение приносило зримые материальные выгоды. Стесненные финансовые обстоятельства, наиболее вероятно, послужили отправной точкой изменения вероисповедания в семье Ильфовых.
При изучении истории семьи Эйлофов в России отмечается, что принятие православия выбило род из элиты иноземческого землячества на втором поколении, когда перекрещиванию подвергся купец. При этом обращение для представителей четвертого поколения стало уже спасительным условием подъема из низов иноземческого землячества. Братья Ильфовы пришли к решению о разрыве с западным христианством в середине 40-х — начале 50-х гг. XVII в., когда власти активнее, чем ранее, стали поощрять вступление в русскую церковь. Переход в православие оказался для них последним шансом сохранить или даже повысить положение в обществе при памятуемой знатности.
Рассмотрение мотивов перекрещивания показывает преобладание экономических и социальных факторов. Подобная ситуация обусловила в большинстве своем вынужденный характер обращения. В случаях неискреннего принятия православия возникала проблема возвращения к прежнему вероисповеданию. Смогло вернуться в протестантизм третье поколение семьи Эйлофов: Иван Данилов Ильфов, Арист Данилов Ильфов, Исак Данилов Ильфов, Петр Данилов Ильфов, Данил Данилов Ильфов (хотя их дети уже стали членами русской церкви). Безусловно, что уход из православия без последующего наказания был возможен лишь в эпоху Смутного времени. С восстановлением государства, церковной организации, жесткого контроля нарушение православного крещения преследовалось, чему примером является судьба Анны Барнсли. Таинство не имело обратной силы, и отказ от него рассматривался тяжелейшим преступлением (как церковным, так и государственным). Измена веры подпадала под действие норм канонического и светского права. Можно сравнить с законодательством Османской империи, где уход из ислама карался сожжением на костре. В России до 80-х гг. XVII в. не жгли еретиков, однако не раскаявшиеся грешники (в том числе — отступники от православия) направлялись на епитимью в северные монастыри. Выдержать многолетнее заключение в столь тяжелых условиях могли лишь такие сильные в вере личности, как Анна Барнсли.
Очевидно, ее судьба воссоздает уникальный случай сохранения (хотя и лишь с точки зрения иноземческого сообщества) прежней веры в период стабильной церкви и государства. Согласно русскому церковному законодательству, упорствующая в протестантизме Анна Барнсли должна была находиться в монастыре до конца жизни. Однако выгодная политическая (царский план русско-датского династического брака) и церковная (межпатриаршество) ситуации при вмешательстве влиятельных родственников (Петр Марселис) позволили достигнуть некоего компромисса. Анна Барнсли осталась протестанткой внутри своего дома при условии внешней принадлежности к православию: ей объявлен запрет на публичное протестантское богослужение и у нее наличествует лишь русская прислуга.
Несомненно, не всем вероотступникам даровались подобные привилегии. Вероятно, именно поэтому других случаев религиозного конфликта, каким было дело Анны Барнсли, среди западноевропейцев не зафиксировано. Но в ситуации принуждения и его молчаливого принятия актуальной оказывалась проблема скрытого сохранения «своей» веры. Как отмечалось, в России не существовало проповеди среди западных христиан. Убеждение подменялось практиками социального давления. Глубинные пласты сознания в таком случае далеко не всегда затрагивались. Обязательным было лишь внешнее исполнение норм православия. Перекрещивание для многих иммигрантов подтверждало в первую очередь политическую лояльность, что влекло переплетение в душе новообращенных различных воззрений, формирование сложной религиозности. Русские духовные власти постоянно высказывали опасения тайной веры перекрестов и выкрестов. Так, в одном из полемических текстов 20-х гг. XVII в. говорилось об опасности устоям православия, исходившей «от иноверец, пришедших в нашу православную веру и православных отводяще до люторского и до колвинского закона». Вероятно, автор, Иван Хворостинин, сам обвиненный в симпатиях к протестантизму, знал примеры иностранцев, принявших православие, но продолжающих исповедовать прежние взгляды. Можно привести в пример Даниэля Эйлофа, для которого, видимо, произошло разделение внутренней (тайный протестантизм) и внешней (православие) религиозности. Обращение Даниэля Эйлофа, как отмечалось, призвано было продемонстрировать властям отсутствие измен. Но в период Смутного времени, когда Лжедмитрий I, а затем и Лжедмитрий II изменили традиционную политику властей поощрения отступников от западного христианства, Даниэль Эйлоф предстал убежденным сторонником русского царя. Он готов был на решительные меры, вплоть до убийства бывших единоверцев ради восстановления власти Василия Шуйского. «Крещеный» иностранец расправился с «некрещеным», за что получил от Василия Шуйского наследственную вотчину. Однако при этом Даниэль Эйлоф, вероятно, являлся тайным сторонником «своей» веры и неслучайно все его дети вскоре оказались протестантами. Другой пример — Вильяма Барнсли — отражает еще более запутанную ситуацию. Внутреннюю религиозность бывшего строго пуританина, все члены семьи которого крепко держались своих убеждений, можно представить как удивительный сплав протестантизма, православия и веры в действенность заклинаний якутских шаманов.