При этом правительство Великобритании сразу же включилось в разрешение проблемы Анны. Спасение бедствующей англичанки входило в прерогативу властей. Действовал и сословный корпоративизм: нарушение прав королевской подданной, причем дворянки, не могло остаться незамеченным. Вопрос контролировал один из правительственных (генеральных) секретарей, Джон Кок (Sir John Coke). Он следил за ходом процесса, к нему стекались вся переписка английских купцов и дипломатов с информацией о положении Анны Барнсли. Джон Кок неизменно оказывал покровительство всем заинтересованным в ее освобождении лицам, к которым, не исключено, относился и сам. Секретарь был известен своими антикатолическими выступлениями, него личные конфессиональные пристрастия, вероятно, не оставили его безучастным к борьбе за веру протестантки.
В конечном счете монарший документ был доставлен в Россию через год после составления. Высочайшее послание было вручено на специальной царской аудиенции 29 января 1637 г агентом Московской компании Симоном Дигби[171]. Текст был переведен в Посольском приказе[172] и оглашен государю. Свое решение монарх высказал посольским дьякам[173], которые передали его Симону Дигби на приеме 31 января 1637 г.[174] Королевское прошение не возымело действия. Торговому и дипломатическому представителю британской короны в данном случае было отказано. С обоснованием невозможности освобождения Анны царь Михаил Федорович обратился в ответном послании к Карлу 1 от 7 марта 1638 г. (значительно больше места уделяя ошибкам в титулатуре, чем положению англичанки)[175]. Царскую грамоту направил в Англию Симон Дигби, сопроводив ее собственным комментарием в письме к Джону Коку от 4 сентября 1638 г.[176]
Отрицательный ответ русского правителя повлек составление родными Анны (видимо, как из России, так и из Англии) нового обращения к королю[177]. Судя по цитатам в королевской грамоте 1636 г, по содержанию новая петиция во многом повторяла первое прошение. Близкие настаивали на необходимости дальнейшего королевского заступничества и продолжения борьбы за свободу несчастной англичанки, находившейся уже двенадцать лет в «русской вере» (последние четыре из которых стали настоящей ссылкой)[178]. Протест родственников поддержал из России английский купец, гость, член Московской компании Джон Картрайт (John Cartwring)[179] в письме к Джону Коку от 26 мая 1639 г.[180] Но нового королевского прошения не последовало. Ситуация к тому времени была уже в основном разрешена, а разразившийся внутриполитический мощнейший кризис отодвинул частную проблему на второй план.
Но до этого момента, в 1636–1639 гг., вокруг дела Анны сплотилось английское купечество, и в России, и в Британии[181]. Королевская грамота 1636 г. указывала на дядю (дядьев?), вступившегося в Англии за страдающую Анну («племянница их Анна Бернсьли»). Как отмечалось, Джон Барнсли имел несколько братьев (Томаса, Вильяма, Ричарда, Эдмунда и Генри). Кто именно из них включился в дело Анны на родине, сказать невозможно. К просителям за Анну примкнули и другие английские купцы, связанные с семьей Барнсли сословными и коммерческими интересами. Все это обеспечило составление королевского документа, поддержку правительства и Московской компании.
В целом борьба за Анну породила многочисленную корреспонденцию между различными ветвями власти и группировками в Англии, а также русско-британскую дипломатическую переписку. В текстах прослеживается несколько тем.
Все английские послания объединяет тема религиозного мученичества Анны Барнсли. Для протестантской партии ее дело становится знаменем борьбы за веру. Симон Дигби подчеркивал в письме к Джону Коку, что «она никогда не признает другую религию, скорее предпочтет смерть, чем согласится принять любую другою религию». В посланиях семьи к королю мотив стояния за веру, конечно же, доминировал. Близкие предупреждали монарха, что она находится на краю физической гибели, но полагали при этом, что подвижничество приближает ее к Христу. Они неизменно убеждали своего венценосного адресата, что спасение Анны, то есть возвращение к ее вере, произойдет на благо Бога и самого короля[182].
При этом ощущается определенное напряжение в отношениях подданных и монарха. В посланиях семьи Барнсли к королю слышится упрек в отсутствии законов, гарантирующих свободу вероисповедания англичан в России (быть может, подразумевалась и Великобритания). Ключевыми понятиями двух посланий (дошедшего в цитатах королевской грамоты 1636 г и сохранившегося в подлиннике) являлись толерантность, свобода совести, свобода воли (русские переводчики при изложении, видимо, не совсем поняли, о чем идет речь, сокращая фразы)[183]. По мнению родных, Анна обладала правом полного и открытого изъявления своих религиозных взглядов.
171
РГАДА, ф. 35 (Сношения с Англией), on. 1, стб. 126, л. 247–251; Бантыш-Каменский Н. Н. Обзор внешних сношений России. Ч. 1. М., 1894. С. 111.
173
Там же, л. 261. Именно сейчас было указано на родство Анны с Иваном Ульяновым Барснли: «А в жонке в Аннице Иванове дочери Ульянова Бярнзли велѣл гдрь отказати, потому, что она в православную християнскую вѣру крестилася своею волею и еѣ отдати непригоже».
175
Черновой отпуск: РГАДА, ф. 35 (Сношения с Англией), on. 1, стб. 126, л. 271–280; Беловой вариант: Public Record Office, State Papers 102/49–37, опубликован: Konovalov S., Seven Letters of Tsar Mikhail to King Charles I, 1634-8//Oxford Slavonic Papers, vol. IX, 1960, pp. 49–52. Hist. MSS. Cowner Report. II, 177–179).
176
Public Record Office, State Papers 91/3-39f-40v; Phipps, Geraldine M. Britons in Seventeenth-century Russia: a Study in the Origins of Modernization. PHD Dissertaion, University of Pennsylvania: Philadelphia. Penna., 1971. В версии делопроизводства Посольского приказа Симон Дигби полностью согласился с царским решением, сославшись на недостоверность информации, полученной от родных Анны (РГАДА, ф. 35 (Сношения с Англией), on. 1, стб. 126, л. 269–270), и никогда более к этому вопросу не возвращался. Его истинная позиция была изложена в данном письме к Джону Коку от 4 сентября 1638 г.
177
Текст послания сохранился в Public Record Office, State Papers 91/3 — 76f-v, опубликован в Konovalov S., Seven Letters of Tsar Mikhail to King Charles I, 1634-8//Oxford Slavonic Papers, vol. IX, 1960, pp. 62–63. Документ не датирован. Обычно исследователи относят его к 1638 г.
178
Konovalov S., Seven Letters of Tsar Mikhail to King Charles I, 1634-8//Oxford Slavonic Papers, vol. IX, 1960, p. 38.
179
О нем: Демкин A. B. Западноевропейское купечество… Вып. 2. С. 85, № 142; возможно, он же — Джон Ватр (Там же. С. 83, № 56). Дело в том, что русские документы передавали его имя «Джон Карт Врейт» или «Карт Врайт». В таком случае, это одно лицо и с английским рудознавцем Джоном Ватером (Курлаев Е. А., Манькова И. Л. Освоение рудных месторождений Урала и Сибири в XVII веке. У истоков российской промышленной политики. М., 2005. С. 105–107, 109, 112, 113, 119, 120, 125, 127, 129–132, 134, 135, 301).
180
Public Record Office, State Papers 91/3-49r-50v; Phipps, Geraldine M. Britons in Seventeenth-century Russia: a Study in the Origins of Modernization. PHD Dissertaion, University of Pennyslvania: Philadelphia. Penna., 1971.
181
В этой сложной ситуации возвращается в английское сообщество Иван Ульянов Барнсли. С 1642 г он именуется уже английским купцом (о чем подробнее ниже).
182
Konovalov S., Seven Letters of Tsar Mikhail to King Charles I, 1634-8//Oxford Slavonic Papers, vol. IX, 1960, pp. 63.
183
В переводе английского документа фраза о свободе воли звучала так: «опростати на прежную волю совести еѣ» (РГАДА, ф. 35 (Сношения с Англией), on. 1, стб. 126, л. 259). Эта версия была повторена в первый раз, в ответе дьяков Дигби: «опростати на прежнюю волю совести еѣ» (Там же, л. 268). Но уже в царском ответе фраза подверглась правке. Слова «совести еѣ» были переписаны, но зачеркнуты (л. 272), и в этой версии вошли в окончательный документ, отправленный к королю (Konovalov S. y Seven Letters of Tsar Mikhail to King Charles I, 1634-8//Oxford Slavonic Papers, vol. IX, 1960, p. 50).