— Если вы изучаете былого пращура по остаткам его костра, то почему пренебрегаете реальными следами, оставленными современным «человеком пещерным»?
— Экий вы, право! Неподдающийся! Вам бы с софистами древности дружить.
— Разве науке чужды дискуссии?
— Дискуссии о чем? О призраках?
— Об оставленных ими следах, о гипсовых слепках с них, почти в полметра длиной, о выступающей пяточной кости, о предполагаемой «летящей походке» при перекатывающемся шаге гоминоида, что подтверждается не только наблюдениями, но даже кинолентой.
— Кино, друг мой, это Великий Обманщик! Они сами так о себе с гордостью говорят.
— Я имею в виду не столько кино, сколько сами следы.
— Хорошо! Вернемся к следам бигфута, йетти, снежного человека или как его там еще…
— Примата, Николай Николаевич.
— Следы живого примата? Да разве могут следы вести в никуда? Разве нашли хоть одного гоминоида или место его стоянки, спячки, смерти, наконец? По-вашему, он испаряется? Нет, друг мой, испаряются ваши доводы и доказательства ученых, не ставших учеными! Наука ушла далеко вперед от былых ссылок на сверхъестественное. А вам с вашими приматами без этого не обойтись. К лешим вас тянет.
— И к более древним богам: Пану или сатирам…
— Сатирой я наш разговор назвать не могу. Вера в домовых, водяных или леших не может иметь ничего общего с наукой. В науке веры нет! Примечательно, что выдающийся ученый прошлого Рене Декарт не удовлетворялся слепой верой в Бога и предложил алгебраическое доказательство его существования, за что был гоним всеми религиями своего времени. Ибо вера не требует доказательств. Так что, батенька мой, умерьте свой пыл. Вы как? Остаетесь с водными струями? Они ведь все-таки реальнее снежного человека или пресловутых «летающих тарелок».
Академик встал, опираясь на свою палку. Я пошел проводить его. Оказалось, что мы остановились в Ленинграде в одной и той же гостинице. Решили ехать вместе на катере.
Мы стояли на корме и любовались остающимся следом на поверхности воды. Академик указал на него и сказал:
— Следы ваших приматов и летающих блюдечек для исследования стоят не больше! Вилами они на воде писаны.
— Не скажите. Известны места посадок неопознанных летающих объектов, позволяющие исследовать их не как круги на воде. Дело не только в отпечатках лап приземлявшегося аппарата, а в явлении, более значимом.
— Покажите мне место такой посадки, чтобы мы могли всесторонне изучить его. Вы сами-то, живущий в мире своего вымысла, побывали в таких местах?
— Побывал мой сын, Олег Александрович, военный моряк, капитан первого ранга. Вместе с журналистом центральной газеты.
— Ох мне эти журналисты! Беда, когда пироги берется печь сапожник, а сапоги тачать пирожник. И что же ваш наследный принц?
— Он прежде всего инженер. Однажды он узнал, что под Москвой, близ Серпухова, в местечке «Шарапова охота», парочка влюбленных заночевала в стогу сена. Они проснулись от яркого света и услышали в поле голоса. Затаившись, они наблюдали, как из спустившейся «летающей тарелки» выходили люди в комбинезонах, чем-то занимались, потом улетели. Свидетели точно указали место, где остались следы, три вмятины от опор опустившегося аппарата. Мой сын поместил в этом месте морской хронометр, дающий ошибку в сутки 0,02 секунды. Для контроля он поставил рядом кварцевый излучатель с исключительно точной частотой волны. Проверив показания приборов, он к величайшему изумлению обнаружил увеличение ошибки в 100 раз.
— И это научно проверено? — осведомился академик.
— Проверено кандидатом физико-математических наук Алексеем Васильевичем Болотовым, который не ограничился простой проверкой, а взял эти приборы с собой в очередную свою экспедицию в район тунгусского взрыва 1908 года, приписываемого то метеориту, не оставившему осколков или кратера, то инопланетному кораблю.
— И что же?
— Оказалось, что спустя восемьдесят лет после взрыва в его эпицентре приборы дают то же отставание, на две секунды в сутки, а вынесенные на некоторое расстояние, снова обретают свою точность. Такие приборы, Николай Николаевич, не те свидетели, которые «очевидно врут».
— Разумеется, если приборы были в порядке.