Всю дорогу меня терзали нехорошие предчувствия, которые по приезду оправдались лишь отчасти, хотя по началу, увидев дымок над лесом, я ждал гораздо худшего. Переправившись через Выксунку, мы спешились и стали взбираться на холм. Из-за построенного Ласкиревым частокола пока было не понятно, что именно дымит. Заметили нас издалека: сначала кто-то заорал: "Татары!". Затем бухнули несколько выстрелов из пищалей, а спустя минуту я услышал отборный мат стрелецкого головы. Пока добирались до ворот, я поневоле вникал в тонкости местной обсценной лексики. Разнос Михайло Дмитриевич устроил не столько за то, что стреляли, не разобрав в кого, сколько за пустую трату припаса. И то, верно: попасть из стрелецкой пищали со ста двадцати саженей можно только случайно, хотя убойной силы у пули и хватит на таком расстоянии.
Въехав во внутренний двор, я с облегчением заметил, что дымят остатки одной из бань и угол избы-столовой, расположенный рядом с нею. Разглядев Ласкирева на затинном помосте, потребовал незамедлительно изложить все по порядку. Тот показал провинившимся кулак и стал спускаться. На людях стрелецкий голова говорить не стал, махнул рукой, пойдем де, поснедаем чем бог послал. Расположившись на скамье, в попахивающей гарью столовой, Михайло Дмитриевич, не дожидаясь пока мне с Заболоцким принесут ужин, начал свой рассказ.
А дело было так: набег стрельцы фактически проспали! Отряд, состоящий из черемисов, чувашей, мордвы и казанских татар напал ночью. До сотни бунтовщиков перебрались через частокол и, не заметив впотьмах землянок, пробрались в самый центр поселения. Там они успели поджечь два из трех наиболее крупных зданий, то есть собственно одну из бань и столовую. Со второй баней у них не заладилось — лес толком не просох, да и доставляли его до места после дождя по глине, посему огонь быстро потух. К тому времени хлебопеки, что топили печь в кухонной пристройке, дабы успеть к утру испечь хлеба, сообразили, что дело неладно и подняли шум. Как потом рассказал один из них, приспичило ему по малой нужде, он и пошел, а дверь оказалась подпертой снаружи жердью, да и гарью от горящего угла потянуло.
Баня к тому времени уже вовсю полыхала. Это и сыграло на руку стрельцам, которые с нескольких сторон, прямо из бойниц землянок и стрелковых ячеек вдарили огненным боем по хорошо подсвеченным силуэтам мятежников. Среди нападавших началась паника. Основной отряд налетчиков, карауливший у северных ворот, чтобы в случае чего перехватить разбегающихся, ломанулись на помощь, попутно сняв караул, но дальше их встретили не менее "дружелюбно". Причем и в хвост и в гриву! Недаром я в свое время велел заложить там пару стрелковых ячеек для усиленного наряда. Вот туда-то и рванули по ходам сообщения мои ватажники, в отличие от желторотых новиков, бывавшие и не в таких переделках.
Своего оружия у бурлаков не было, так они прихватили его у едва проснувшихся стрельцов, вместе с припасом. Пока заряжали, противник уже перебрался через ворота и поспешил на помощь поджигателям. И сразу же получил в спину залп из двух десятков пищалей, а затем с левой и правой сторон, из бойниц землянок, направленных в сторону внутреннего двора, откуда по ним начали палить стрельцы.
Из прорвавшихся через ворота татей, как минимум половина успела развернуться и под градом свинца уйти обратно в лес. Из поджигателей унесла ноги едва пятая часть, а то и менее. Убитых на месте было немного — десятка три-четыре, но оказать помощь пленным сразу после ночного боя никто не удосужился. В итоге к утру, из шестидесяти семи человек, запертых во второй бане, больше сорока отдали богу душу. Остальные дожили до нашего приезда, и теперь ждали своей участи. В целом, вместе с теми, кто лег у ворот, противник потерял около сотни, считая захваченных в полон.