– Стоп! Ты что-то там про мои переживания начинал говорить, но, по-моему, плавно перешел на свои. Я тебе, конечно, сочувствую, но с какой стати мне переживать за твою монопольную роль на нашем биржевом направлении?
– Вот и я говорю, было бы чего переживать – формой больше, формой меньше… Да ты что, Михалыч, не въехал, что ли? Я тебе толкую, что с завтрашнего дня отчет по потребкредитам делать тебе, так что прими мои соболезнования.
Петя сразу понял, что Серега говорит чистую правду. Балагур и душа всех коллективных посиделок, он, в отличие от Пети, необъяснимым образом умудрялся всегда быть в курсе всех последних внутрибанковских событий, включая закулисные интриги.
– Угу. А эта… длинноногая что?… Как ее… Ольга? Она же этот отчет делает. Почему вдруг я-то?!
– А как ты хотел? Дураку понятно, что наша Оленька не в состоянии нормально сделать даже простую калькуляцию, а в результате ты не можешь слепить свою сводную аналитику. Не обижайся на правду, Михалыч, все мы тут винтики большого механизма, но ты – винтик еще и бессловесный. Первый раз, что ли? Хороший ты парень и специалист неплохой, но для работы в нашей стае требуется кое-что еще.
Серега говорил обидные вещи, но приходилось признать, что он был прав. Петя мог сколько угодно утешать себя, трактуя постоянное увеличение объема служебных обязанностей как признание его, Петиных, профессиональных качеств, но объективный взгляд на ситуацию не позволял откреститься от того, что отдел постепенно переложил на его плечи всю черновую работу. Ладно Оленька, ей, возможно, действительно не доставало мозгов или усидчивости для выполнения простой, но скрупулезной работы, однако и остальные сотрудники, компетентность которых не вызывала сомнений, тоже с радостью делегировали молодому специалисту, провинциалу из Рязани, приехавшему в столицу и попавшему в солидный банк сразу со студенческой скамьи, свои самые нудные полномочия. Причем ни на зарплате, ни на карьерном росте Пети это никак не сказывалось.
Армейский принцип «всю черную работу делают молодые» успешно прижился и в конторской среде. Причем, опять же в полном соответствии с армейскими реалиями, нельзя было считать сложившуюся ситуацию следствием корпоративной политики. Высшее руководство активно стремилось к внедрению западных стандартов организации труда, разумность которых Петя оценил, изучая их в институте. Но в соответствии с иерархическим подходом «вассал моего вассала – не мой вассал» шестеренки корпоративного механизма передавали кинетическую энергию изменений сверху вниз поэтапно, успешно доводя ее до уровня Петиного начальника отдела. И вот здесь-то механизм начинал давать сбои, поскольку шестеренка, занимающая данную должность, страдала хроническим пофигизмом. Конечно, деятельность отдела тоже должна была обеспечивать заданные показатели, и в рамках собственного понимания поставленной перед ним задачи начальник частенько устраивал подчиненным разносы, но вот методы достижения результатов его уже не интересовали, – чем и пользовались более опытные Петины коллеги. Восстать против сложившейся системы молодой человек не видел никакой возможности. Его внешнее возмущение, в отличие от внутреннего, знало свои границы, четко очерченные периметром курилки и аудиторией, состоящей из единственного близкого приятеля – Сереги.
Как завязались их отношения, Петя уже не помнил. Общим у них был разве что возраст. Во всем остальном они представляли собой скорее противоположности – энергичный балагур и молчаливый интроверт. Приятель часто, не скупясь на лестные замечания, подчеркивал в разговоре интеллектуальное превосходство Пети. При этом себе в их тандеме он отводил роль носителя житейской мудрости – и, надо сказать, совершенно заслуженно. Серега успевал везде, знал в банке всех и каждого, без него не обходилось ни одно мало-мальски значимое коллективное событие. Если бы в банке существовал профсоюз работников, Серега, несомненно, стал бы его председателем или, как минимум, возглавил бы культмассовую работу. Впрочем, как уже было сказано, он проявлял себя на этом поприще и без официального статуса.
При этом Петя никогда не слышал, чтобы начальство было недовольно качеством его работы. Несмотря на сложившийся легкомысленный имидж, Серега иногда давал интеллектуалу Пете весомые поводы подозревать, что приятель не так уж и прост, и его интеллектуальные способности ничем не уступают Петиным, а, будучи помножены на наличие опыта в различных областях практических знаний, обеспечивают своему носителю несомненное превосходство. Отдел биржевых операций не входил в их банке в число ведущих и действительно состоял всего из трех человек, из которых, похоже, только Серега обладал специальными навыками. Начальнику отдела приходилось с этим считаться, а третья сотрудница – дама средних лет и таких же познаний о фондовом рынке – с удовольствием взяла на себя работу с бумагами, но отнюдь не ценными. Таким образом, Серега получил значительную степень творческой свободы – сам принимал решения, конечно, не забывая получить одобрение неизменно согласного начальника, сам их и реализовывал. Результаты, видимо, устраивали всех.
– …Сто раз ведь тебе советовал. Не послушал – получай очередную упряжку, – продолжал тем временем Серега. – Зато теперь будешь работать комплексно – сам для себя материалы готовить. В каком захочешь виде, в любом желаемом разрезе, белый верх – черный низ, черный верх – белый низ… Сам пью, сам гуляю, сам стреляю, сам снаряды подношу…
– А она что? – перебил Петя, хорошо зная, как долго Серега может, все более распаляясь, выстраивать такие вот лингвистические цепочки. Его вопрос не был вызван недоверием к услышанному от приятеля неприятному известию, последние сомнения в точности Серегиной информации, если они и были, быстро таяли вместе с выпущенным сигаретным дымом.
– А она… – Серега оглянулся и придвинулся ближе к уху Пети, – извини за каламбур в неподходящий момент, но с ее «формами» ей не до форм. Поэтому она будет более продуктивно использовать освободившееся рабочее время, трахаясь с нашим шефом с удвоенной энергией.
Серега задрал голову к потолку и выпустил длинную струю дыма.
– Вот так-то, старик. Информация точная, ты меня знаешь. Завтра с утречка шеф тебе сам все это и сообщит.
– Сообщит, что он трахает Оленьку? – без интонаций в голосе произнес Петя, с преувеличенным вниманием изучая задний двор конторы сквозь причудливые разводы на оконном стекле.
Серега с серьезной миной протянул ему ладонь.
– Михалыч! Вот что я в тебе уважаю, так это прежде всего чувство юмора, ей-богу!
Внезапно нахлынувшие воспоминания о вчерашнем разговоре с Серегой заставили Петю остановиться у подъездного окна. Некоторое время он изучал разводы на стекле, которые с присущей только облакам калейдоскопической способностью к трансформации являли пытливому взору исследователя то сексуальную фигурку Оленьки, то сальную рожу шефа. Внизу был виден двор. Обычный двор старой «хрущевки», еще не снесенной размашистой удалью энергичного мэра, с грязной песочницей и сломанной скамейкой у подъезда. Около скамейки маячила фигура Лехи – местного алкаша. В отличие от простодушных пьяниц, которые водятся в каждом имеющем более-менее давнюю историю дворе и выполняют традиционную для русских поселений роль обязательных деревенских дурачков, которых и ругают и жалеют одновременно, Леха был из агрессивных алкоголиков. Его пьяные выходки всегда были исполнены злости, поэтому даже «приподъездные» старушки не сочувствовали Лехе, когда тот обзаводился синяками в пьяных драках. Впрочем, Леха гораздо чаще бил свою старуху-мать, чем бывал избит сам.
«Как странно, – думал Петя, – я не пью и все равно еле встаю по утрам, а этот алкаш умудряется, нажираясь вечером до потери пульса, проснуться на следующий день ни свет ни заря, да еще и дежурить у подъезда».
На ранний подъем Леху обычно вдохновляла надежда настрелять на опохмел у спешащих на работу жильцов. Впрочем, дежурил он не только по утрам. Иногда, уходя, по-видимому, в глубокий запой, он пропускал свою утреннюю вахту (а то и несколько), или, не настреляв за день достаточного количества мелочи для покупки нужной дозы алкоголя, так и маячил у подъезда до самого вечера. Вот, например, как вчера, когда Петя, возвращаясь с работы, столкнулся с Лехой под самым козырьком подъезда. Из темноты (лампочку, как всегда, сперли или разбили) совершенно неожиданно выплыл обтянутый кожей череп, на котором выделялись только длинный кривой нос и мутные глаза, зрачки которых в этот раз не смотрели в упор, а бегали как-то особенно активно. Осипшим голосом Леха завел свое обычное: