По словам отца, Мила остригла волосы год назад, но с тех пор они у неё значительно выросли, и теоретически длинный волос, зажатый в руке убитой девочки, мог принадлежать Милице Гранчар, равно как и Анне Зигель.
Вести поиски очень мешали родители погибших и пострадавших учениц. Каждый день в коридоре полицейского участка я мог наблюдать душераздирающие сцены, когда возмущённые отцы и матери требовали немедленного ареста убийцы, кричали, что мы занимаемся глупостями, ищем ненормальную девчонку, тогда как их дети погибли или могут остаться калеками на всю жизнь. Я, как мог, сдерживал этот поток проклятий и возмущения, что же касается моего молодого коллеги Кляйна, он предпочитал работать на выезде, расспрашивая о Милице окрестных фермеров или в который раз пытаясь найти улики вокруг пожарища.
Вскоре выяснилась ещё одна неприятная, разбивающая мою первоначальную версию, деталь.
Мать Анны Зигель в разговоре с владелицей булочной при приобретении макового рулета вскользь упомянула, что в Инсбруке снова обнаглели воры. Доходит до того, что воруют выстиранное бельё с верёвок и оставленную за дверью обувь. Так, недавно пропали новые сапоги её мужа и ботинки дочери.
Катрина Зигель показалась мне женщиной очень сдержанной, даже суховатой, но я видел, что она принадлежит к той категории людей, которые превыше всего ставят свой общественный долг. Так оно и вышло. Несмотря на коридор, забитый людьми, имеющими надежду хоть что-то выяснить по поводу пожара в гимназии, она явилась в полицейский участок с заявлением на кражу своего имущества. В списке пропавшего были перечислены ботинки дочери Анны сорокового размера.
Если я хоть что-нибудь понимаю в людях, Катрина была абсолютно искренняя, и вряд ли её заявление было продиктовано желанием выгородить дочь. Стоимость пропавшего её также мало интересовала. Она просто хотела избавить город от воров, и считала, что в данном случае её долг состоит именно в этом. У меня мелькнула мысль, что если бы она побольше занималась своей дочерью, то долг можно было бы считать исполненным гораздо лучше, но потом я вспомнил о своих детях, вспомнил возмущённые крики Берты во время моего «следственного эксперимента», а также о той кипе записок от учителей с жалобами на поведение Берты и Каспера, и как Каспер на второй год остался в пятом классе, и как Берта попалась на стрельбе из рогатки по кошкам, вздохнул и принял заявление Катрины Зигель. Мне ли теперь осуждать супругов Зигель, если я сам не смог воспитать своих же детей? Признаться, когда я думаю об этом, у меня невольно трясутся руки, поскольку сразу в памяти всплывает мой отчим, для которого нас с Марком просто не существовало.
Интересно, что родители погибших учениц в своём праведном возмущении также не были единодушны. Среди возможных виновниц пожара они называли и Анну Зигель, и Милу Гранчар, и, как ни странно, Сару Манджукич. То, что Манджукич сама пострадала, этих людей не останавливало, как мне сказал один одышливый папаша с бакенбардами: «Да, она такая, она может», приводя в пример стычки Сары с одноклассницами.
Родственники Сары Манджукич все вопросы воспринимали в штыки.
— Да как Вы можете что-то вообще говорить о моей дочери? — кричала Божена Манджукич, мать Сары. — Как она могла подпереть шваброй дверь снаружи, если сама находилась внутри класса?
Я не стал рассказывать этой доброй женщине, что знаю, по меньшей мере, десяток способов это сделать. Но лично мне, несмотря на мнение некоторых родителей и пострадавших учениц, Сара Манджукич убийцей не казалась. Тем не менее, я был вынужден обратить внимание и на неё. А между тем, уходило драгоценное время. Что касается Анны, я бы с большим удовольствием приставил к ней негласное наблюдение, но у нас и так было чрезвычайно мало людей. Иногда я сам под покровом вечерней темноты проходил по улице, на которой жила Анна. Видел неясные тени за шторами и пытался представить, что чувствует эта неординарная личность.
На третий день после начала поисков Милицы на ферме за городом случился пожар. В пожаре погибли хозяева и скотина. Инспектор округа вызвал меня и объявил с твёрдой уверенностью, что преступление в женской гимназии Инсбрука и пожар на ферме — это дело одних рук. Ни моих возражений, ни моих сомнений он слушать не стал. Прямо от него я выехал на эту ферму, где провёл целый день. Улик практически не осталось. Если гимназия находилась почти в центре города, то ферма стояла в отдалении. Ближайшие соседи не могли видеть ни огня, ни дыма, так как находились слишком далеко. По словам этих же ближайших соседей, хозяева не в меру увлекались спиртными напитками, за скотиной следили плохо, и вполне могли уснуть, не потушив огня.