Перед входом метались неузнаваемые фигуры людей– будто призраки. Постепенно звуки возвращались. Сквозь крики и стоны я слышала, как какой-то молодой парень усиленно расспрашивал выбегающих из боковых коридоров здания людей про свою сестру:
– Матильда… Где она?! Она живая?
Он был похож на сумасшедшего, то и дело причитал, да что там – плакал буквально навзрыд! Опалённый со всех сторон, он производил странное впечатление, и я никогда не забуду его взгляда… Мне казалось, он меня узнал… Позже из газет я выяснила, что его звали Маттиас Ройль, и это он спас многих учениц от смерти, за что его потом представили к награде.
Сквозь общий гул, треск огня и панические вопли я расслышала тонкий детский голосок:
– Пустите, пустите меня туда, там же Анна!
Глава 44. Отродье
Я замолчала. Инспектор Дитрих смотрел на меня с внимательным сочувствием и спросил неожиданно мягко:
– Вы нашли её потом после пожара?
Глядя в пол, я ответила едва слышно:
– Да. Я узнала её по тому самому серебряному браслету с аметистами. А ещё потому, что среди обугленных трупов Герда была самой маленькой. Она не пошла в тот день домой вместе со всеми первоклассницами, так как решила подождать меня. Мы с ней уже несколько дней не виделись. Честно говоря, я и забыла про неё после встречи с Генрихом. Но она не забыла про меня. Она, считая, что я со своим классом ещё нахожусь на втором этаже, бросилась на помощь.
Я снова замолкла. Собственные слова, каждое из которых, как будто вбивало гвозди в крышку моего гроба, как ни странно, доставляли мне даже какое-то изощрённое удовольствие. Чем хуже, тем лучше. Но говорить дальше у меня не было сил.
– Вы ничего не сказали об убийстве фрау Вельзер и покушении на жизнь Ингрид Лауэр, – напомнил мне Дитрих.
Но тут инспектора позвали. Он вышел в коридор. Сперва я слышала, как он там с кем-то говорит вполголоса, но тут же срывается на крик:
– Где? Какой Задар? Ах, Задар… Да, похоже, это относится к нашему делу.
Я равнодушно смотрела в стену, неожиданная передышка в допросе меня не огорчала и не радовала. Все чувства во мне умерли.
– Кажется, на вашей совести, фройляйн, ещё одна жертва, – жёстко сказал инспектор, войдя обратно в камеру.
– Какая же? – я подняла на него глаза.
– Вчера на кладбище города Задара, на могиле своей матери, повесилась Милица Гранчар. В кармане её пальто нашли записку, в которой она берёт на себя ответственность за все совершённые вами преступления. Так же там находился обрывок письма, в котором подробно раскрывается план пожара. План этот несколько не соответствует тому, что случилось на самом деле. А вот почерк подозрительно напоминает ваш. Что вы на это скажете?
Я молчала.
– Сегодня вас посетит врач, – сообщил Дитрих, – на предмет освидетельствования в насилии.
Я вскочила:
– Это ещё зачем? Насилие было уже давно, что он может освидетельствовать?
– Таков порядок, – сухо сообщил инспектор, покидая камеру, – завтра я снова вас навещу. Впрочем, вы уже всё рассказали мне, не так ли?
К моим унижениям добавлялось ещё и это. Впрочем, вопросы к врачу у меня были. И касались они отнюдь не простуды, которую я заработала в сырой тюремной камере. С некоторых пор с моим организмом и правда происходили какие-то странные вещи, объяснений которым я самостоятельно найти не могла. Конечно, поговорить об этом лучше бы не с тюремным врачом, но тут уж выбирать не приходилось.
Втайне я лелеяла мысль о том, что у меня какая-то смертельная болезнь, которая быстро сведёт меня в могилу и избавит от всех мучений.
Я представляла себе реакцию Филиппа Гранчара на гибель дочери. Несчастному пьянице, наверное, тоже не жить. Рассмеявшись про себя горьким смехом, я подумала, что кладбище за моей спиной всё растёт. Интересно, как там Инга? Удалось ли ей сохранить своего ребёнка? Да и мать несчастной маленькой Герды. Какой смысл ей теперь оставаться на этом свете? Тогда я ещё не знала о самоубийстве моих родителей. Дитрих так и не известил меня об этом. Он всегда обходил тему родителей стороной, и лишь однажды признался, что их нет в живых.
Тюремный врач, явившийся ко мне на следующее утро, оказался худым пожилым евреем с пушистой седой шевелюрой и глубокими печальными глазами.
Едва услышав, что мне нужно будет пройти через это унижение, я сразу решила для себя, что врача к себе не подпущу. Ну не будут же они меня связывать. Однако при взгляде на этого человека у меня пропала вся моя непримиримая агрессивность, и через несколько минут я с удивлением осознала, что покорно и спокойно отвечаю на его вопросы.