-- А что, давно ты в шахматы играешь?
-- Довольно давно, -- ответила я, сделав ход конём. -- Меня брат научил.
Анна, взявшись за своего коня, проговорила:
-- На первый взгляд шахматы -- занятие скучное, но... Они учат думать. А хорошо соображать не каждому дано! -- сделав ход, она нервно сглотнула.
-- Тебе виднее, -- отозвалась я. ─ Всё-таки для того, чтобы тщательно продумать поджог, да ещё потом две недели бегать от полиции, нужны о-го-го какие мозги!
-- Ну да, меня ж по всему Тиролю искали, а потом и по всей Австрии, -- кивнула Зигель. -- Но я-то местные леса и горы знала, как свои пять пальцев -- я ведь часто там гуляла и каждую скалу, каждую тропинку изучила. Они-то всё по главным дорогам рыскали, а я залягу в кустах. Они прямо у меня перед носом идут и не замечают. Долго поймать не могли. Собаки, и те теряли след. Мне лес скрываться помогал, ну и горы, конечно. Один раз думала: все, конец! Ищейки окружили, уже на прицел меня взяли. И тут мне на счастье, оползень случился. Они про меня и забыли, дай бог самим выбраться. Я, как увидела, что они в панике, кинулась в другую сторону. Добежала до озера и поплыла. В воде ни одна собака не чует. Так что, Ники, если бежать, то через реки -- потом ищи-свищи!
Прервав рассказ о побеге, Анна сделала очередной ход, а после опять пустилась рассуждать о жизни после смерти, и мне поневоле приходилось ее слушать.
Первый день оставил у меня самые тягостные впечатления. Вечером, уже лежа на скомканном тюфяке, я размышляла о своей сокамернице. Если судить по монологам Анны, для неё самым страшным наказанием была не петля, а именно жизнь. Ведь она даже желала смерти, пыталась покончить с собой. Теперь эта рано повзрослевшая гимназистка смиренно ждала смерти, но ожидание естественной кончины было для нее тягостно, и похоже, она хотела бы забрать с собой на тот свет как можно больше людей.
Анна призналась, что за нарушения дисциплины ей присудили трое суток изоляции. Послезавтра срок истекает, Анна присоединится на работах к остальным каторжницам, среди них буду и я.
Судьба Анны казалась мне интересной, и я решила, что непременно разговорю ее. Она и правда, напоминала матёрую волчицу -- было видно, что слабость почует за версту. Постараюсь ее не провоцировать, и в то же время держать себя с достоинством, уверенно. Возможно, я даже сумею повторить успех того самого инспектора Дитриха, который вызвал Зигель на откровенность.
Глава 2. Аукцион
Ночью я спала урывками. Мне всё время что-то мешало уснуть -- то писк крыс, то шаги конвойных, то невнятное бормотание Анны. Камера напоминала мне мою съёмную комнату в Будапеште, хотя её и комнатой можно было назвать с натяжкой, скорее, это был шкаф. Жила я почти на самом чердаке, и летом мне было невыносимо душно, а зимой очень холодно. Кашель и насморк стали моими неразлучными спутниками зимой и осенью, и если бы не поддержка братьев, часто помогающих мне лекарствами и пайком, я бы давно отдала Богу душу от чахотки. Сама же комната в длину и ширину была не больше пяти шагов, а потолок так низко стоял над головой, что любой человек ростом чуть повыше меня непременно ударился бы, выпрямившись во всю длину.
Из мебели здесь были только ветхий стол, железный сундук и продавленный диван, из которого уже лезла вся набивка. На диване я и спала, укутавшись в старые рваные покрывала, стараясь особо не раздеваться, чтобы ночью не замёрзнуть. Старые светлые обои давно превратились в лохмотья и небрежно свисали со стен, демонстрируя щели и дыры, из которых постоянно лезли тараканы. Солнечные лучи проникали сюда крайне редко, оттого комната была особенно мрачной. Человек непривычный здесь бы точно удавился от тоски. Это была даже не клетка, а гроб. Самый настоящий гроб. Крысы казалось, только и ждали, когда я концы отдам, чтобы жадно обглодать меня и изгрызть всю мою одежду, которую я благоразумно прятала в сундук. Он был единственный защитник от крыс. Здесь лежало всё: свечи, мыло, спички, ботинки, парадная одежда, кое-какие украшения и съестные припасы. Эта мерзость чуяла запах съестного, но совладать с железом не могла. Как же мне порой хотелось запустить в эту могилу удава... Крыс бы он точно переловил.
Всякий раз, подходя к крошечному окошку, я видела всю улицу, как на ладони. Я жила в районе, отдалённом от центра Будапешта, оттого народ здесь был нам под стать -- типичная городская беднота, едва сводящая концы с концами. Часто оборванные мальчишки в замызганных пиджаках ошивались у трамвайной остановки, надеясь получить подаяние от пассажиров. Через дорогу виднелась и ярмарка, и местный трактир, знаменитый на всю округу. Это был настоящий приют для моих сестёр по нужде, готовых отдать своё тело за гроши. Часто проститутки ошивались у входа в местный парк -- самое хлебное место для ловли клиентов. Я знала чуть ли не все места в Будапеште, где обитали женщины древнейшей профессии. Да, я была одной из них. Все мои братья давно были в курсе, чем я занимаюсь, но никогда ни от братьев, ни от Тимеи я не слышала ни слова упрёка. Золтан даже взялся решать возникающие проблемы.
Он был матёрый налётчик, готовый без раздумий пустить в ход наган. Среди своих он слыл человеком дерзким и упорным, при этом он на словах стремился к справедливости, иногда даже примерял на себя маску эдакого Робин Гуда -- однажды во время очередного грабежа он подал хозяину дома капли для сердца, когда у того случился приступ, в другой раз он оставил часть добычи хозяевам, предварительно спросив, не последние ли это деньги. Он следил за собой, и его даже можно было принять за городского щёголя. Иной раз наденет сюртук, шляпу, начищенные до блеска туфли и, взяв с собой портфель, отправится куда-нибудь по делам. Чинная походка, добродушный взгляд светло-серых глаз мог запросто усыпить бдительность простого обывателя, и вряд ли кто мог подумать, что перед ним -- обыкновенный налётчик. Всё, что выдавало Золтана, это перебитый нос и небольшой шрам на щеке. Но для того, чтобы разгадать в нём преступника, надо было быть как минимум человеком наблюдательным, но люди редко когда обращают внимание на окружающих, если только у них на лбу не написано, кто они есть. А хоть бы и написано, кого это волнует?
В ближайшие дни я собиралась наведаться домой, в Залаэгерсег. Тимея наверняка мне обрадуется, не говоря уже о братьях. Мы, Фенчи, всегда были друг за друга горой. Ходят слухи, что жулики готовы продать и купить родную мать, что не всегда так -- в отношении нашей семьи сказать такое вряд ли бы у кого язык повернулся. Взаимовыручка стала нашим кредо, как и многодетность -- Эрик рассказывал мне, что в семействе Фенчи никогда не бывало меньше четырёх детей. И, конечно, всех нас до одного объединял принцип "деньги не пахнут". Мало у кого была чистая биография. В родном Залаэгерсеге нас давно "взял на карандаш" инспектор Йодль. Он собрал на нас такое досье, что даже покойные родители не смогли бы рассказать больше. Можно сказать, Йодль держал нас железной клешнёй.
Пасмурным октябрьским утром я, как обычно, проснулась рано -- часов в семь. Было ещё темно, и я зажгла керосинку. В комнате стало светлее и длинные тени упали на зеркало, где спокойно сидел жирный чёрный таракан. Он даже не пошевелился, когда я подошла к зеркалу, чтобы умыться. Я старалась быть чистоплотной, чтобы вши не завелись. Водопровода в моей квартире не было, и мне приходилось бегать за ней вниз. К счастью, во фляге было ещё достаточно, но почему-то эта вода воняла рыбой, аж прикасаться не хотелось. "Ну ничего, в конце концов, нормально помыться я могу и у Золтана, так?" -- подбадривала я себя, расчёсывая сбившиеся в колтуны волосы. Препротивное занятие. А всё-таки, накоплю я на собственный дом где-нибудь в деревне. Может ещё у нас всё наладится, и мне не придётся спать с кем-то за деньги. Несмотря на то, что я обслуживала только проверенных клиентов, ощущение тревоги никогда не покидали меня -- нередко проститутки гибнут от рук клиентов или посторонних людей по самым разным причинам, и, как правило, полиция расследует эти убийства "спустя рукава". Но на другой чаше весов всегда была жажда лёгких денег, и оттого я продолжала этим заниматься, хотя про себя и думала, что пора бы с этим завязывать.