Глава 10. Гадкие утята
-- Ну куда ты "а" лепишь? -- с досадой прикрикнула я. -- Тут "е" писать надо.
-- Не кричи, -- буркнула в ответ Мила.
-- Да как тут не кричать, когда я тебе тысячу раз объяснила, а ты ни в какую!
Заниматься с Милой Гранчар было всё тяжелей и тяжелей. С каждым днём я чувствовала, что у меня вот-вот сдадут нервы. Немецкий язык для неё был просто пропастью. Она в простейших предложениях делала кучу ошибок. Разумеется, наша учительница, фройляйн Лауэр снисходительно относилась к знаниям хорватки и долго билась над её поистине ужасной грамотностью. В силу молодости, она жалела эту неряшливую, угрюмую и чем-то вечно озадаченную ученицу, очевидно полагая, что она такой стала от напряжённых отношений в классе.
Да, немудрено в таком коллективе растерять прежний интерес к учёбе. Во мне же боролись два чувства к Миле -- это и отторжение от неряшливой хорватки, и сочувствие к ней. Как раз на перемене ученицы буквально окружили нас и, таращась на Милу, засыпали вопросами:
-- Ты чья такая будешь? -- спрашивала Маррен Кюрст.
-- Как так "чья"? -- не поняла Мила, пытаясь при этом улыбаться, однако выходило всё неестественно.
-- Ну, в смысле, Филипп Гранчар не твой отец?
-- А вы его знаете? -- Мила, кажется, несколько смутилась. Казалось, она стесняется своего отца, упоминает о нём неохотно, хотя я лично видела Филиппа Гранчара и ничем, кроме надменности, он не отличался от остальных.
-- Надо же, дочка контуженного! -- воскликнула Хильда Майер и громко рассмеялась.
-- Зачем вы его так называете? -- спросила Мила, густо покраснев.
-- Я что-то не так сказала? -- Хильда притворно захлопала глазками. -- Он с моим отцом работает, его так все в цеху называют. А ещё передай своему папе, -- закричала Хильда, -- что мы его поздравляем! У него просто очаровательная дочка... Ну точно как он!
-- Они с контуженным -- два сапога пара, -- вставила Ирма.
-- Да, мы с папой -- два сапога пара, -- вновь брякнула Мила, после чего по классу опять прокатилась волна смеха.
-- А ты смешная, правда.
А Мила, простодушное создание, думала, видимо, что они просто веселились, что они смеялись над её словами, над её шуткой, а не над нею самою.
Изначально и я воспринимала прозвища, как что-то безобидное. Думала, весёлые девочки, любят пошутить, потому я ничего не заподозрила, когда кто-то назвал меня шайбой.
-- Рот до ушей, лицо приплюснутое, просто шайба, -- не унималась Хильда Майер.
-- Эй, шайба! -- взвизгнула сзади Кюрст, да так, что я аж подскочила и резко повернула к ней голову.
-- Видишь, отзываешься уже, -- хохотнула Хильда.
Смех их был настолько заразительным, что я смеялась вместе с ними. Я ведь и не догадывалась, что надо мной тоже смеются. Это была только разминка перед настоящей травлей. Но пока я оставалась в счастливом неведении, одноклассницы продолжали перемывать кости отцу Милы.
-- Гранчар у нас знаменитость! -- Хильда многозначительно подняла палец. -- Как въехал сюда, стало на фабрике весело -- постоянно то поёт, то говорит сам с собой, особенно когда с похмелья.
-- А чего он сюда приехал? Неужели в Далмации не жилось?
-- Видели его, у вокзала валялся пьяный.
-- Так он что, до глюков допился?
Это уже было просто омерзительно. Я видела, что Мила с трудом сдерживает слёзы, и тогда во мне проснулось чувство справедливости.
-- Прекратите сейчас же! -- крикнула я. -- Это гадко так об её отце говорить.
Одноклассницы переключились на меня.
-- А что такого? Разве это не правда? -- спросила Кюрст. -- Не суйся не в своё дело, шайба. Не тебя же обсуждаем, да? Вот и молчи себе.
Я покорно села за парту, а одноклассницы продолжали обсуждать и Милу, и её чудаковатого отца, а теперь ещё и меня, что я де вступилась за Милу, стало быть, мы подруги. Ну конечно, выбрали удобный объект для травли и любого, кто посмеет сказать слово против, начинают травить за компанию. Вроде самые обычные и нормальные девочки, а ведут себя, как жадные вороны. Почему-то тогда я думала, что все мои проблемы и обидные прозвища вроде "шайбы" или "дылды" от того, что я общаюсь с Милой, и пыталась как-то отделаться от налепленного на меня ярлыка, но позже поняла, что надо мной издевались только за то, что я есть, за то, что вообще жива. Как с первого дня я стала "гадким утёнком", так и осталась им до конца.
Потом я не раз думала о том, каким иногда важным бывает самое ничтожное событие в судьбе человека. Да что там человека! В жизнях нескольких десятков людей -- в жизнях и в смертях.
Что было бы, если бы инспектор учебного округа, присутствовавший на экзамене, всё-таки настоял на том, чтобы Милу Гранчар не зачисляли в гимназию, дав ей ещё один год для подготовки? С кем бы я тогда оказалась за одной партой? Как бы проходила дальше моя школьная жизнь? А что было бы, если бы Мила вообще не явилась в тот самый первый учебный день? Иногда сущая мелочь может повернуть в неожиданную сторону все последующие события. Стала бы я изгоем, если бы с самого первого дня со мной рядом не оказалась эта странная неряшливая, нескладная девочка с таким непонятным и сложным выражением лица?
Часто мне казалось, что Мила нарочно притворяется глупее, чем она есть, что во всём её поведении имеется какой-то тайный умысел. Но потом, я видела совершенно дикие ошибки в её тетрадях, слышала тупые односложные ответы на вопросы учителей, и каждый раз говорила себе: да нет, не может быть... Она просто очень глупая девочка, растущая без матери. Некому научить её следить за собой, держать в порядке свою одежду, не грызть ногти и хотя бы раз в 10 дней мыть волосы.
Из-за этих сальных, цвета дохлой вороны, волос Милы и случилось происшествие, которое и меня окончательно поставило на одну доску с нею. Ни моё неуверенное робкое заступничество за соседку по парте, ни прозвище "шайба" ещё не были настоящей травлей. Но вот потом...
Наш математик Гельмут Бекермайер, прозванный за высокий рост и худобу "жердь", был человеком одиноким и болезненным. Мы не раз замечали, как он вдруг замолкает посреди урока, сражённый жесточайшими приступами надсадного кашля. То ли от того, что много курил, то ли от чего-то ещё. Он был как-то чрезмерно вспыльчив и очень строг.
На первом же уроке Бекермайер заявил, что не выносит списывания. Если вдруг он найдёт среди сданных ему контрольных работ две с одинаковыми ошибками, он поставит низший балл обеим ученицам, не разбирая, кто у кого списал. Когда Жердь объяснял всё это, я не слишком волновалась. Математика у меня на том этапе не вызывала никаких трудностей, и списывать я ни у кого не собиралась. Что касается Милы, я думала, что у неё хватит ума не списывать всё подряд из моей тетради, так как даже человек, обладающий гораздо большей доверчивостью, чем наш математик, ни за что бы не поверил, что она смогла бы выполнить самостоятельно, хотя бы первое задание контрольной.
На следующем уроке математики я добросовестно решила три из четырёх предложенных заданий и только потом увидела, что Мила низко-низко склонилась над своей тетрадью и максимально приблизилась ко мне. К сладковатому запаху её пота я уже привыкла с начала учебного года, поэтому не сразу заметила странные манёвры соседки по парте. Сальные волосы занавесили лицо Милы и вплотную касались моих волос. Я попыталась отодвинуться, но Гранчар как будто приклеилась к моему плечу. Я слегка толкнула её, стараясь отвернуться. В это время книга, лежащая на краю парты, звучно хлопнула, упав на пол.