-- Что тут такое? -- вскочил со своего места Жердь.
Видимо, он успел заметить резкое движение Милы в сторону при его вопросе. Математик в несколько шагов своих длинных ног преодолел расстояние между учительской кафедрой и нашей партой и схватил обе наши тетради.
-- Так-так... Не я ли говорил о том, что не потерплю списывания?
Математик тряс над головой нашими несчастными тетрадками, и я с тоской наблюдала, как вываливается из моей тетради и планируют на пол красивая закладка с ангелочками, подаренная мне только вчера мамой.
Весь класс перестал решать контрольную и с интересом уставился на неожиданное развлечение. Сидящая впереди меня Тильда фон Штауфенберг, вдруг скорчила гримасу выражающую крайнюю степень омерзения и закричала:
-- Смотрите, господин учитель, у Зигель вши!
-- Как вши? Где вши?! -- девочки вскочили с мест, стараясь увидеть, что же такое разглядела на моих волосах Тильда.
Я замерла, как будто меня ударили по голове тяжёлым предметом. происходящее казалось дурным сном. Тильда всё тыкала и тыкала пальцем, указывая на что-то. Я скосила глаза и увидела, что по моему каштановому локону, выбившемуся из короткой толстой косы, которую я всегда заплетала, отправляясь в школу, ползет маленькое неповоротливое насекомое.
Математик взревел:
-- Зигель! Анна! Вон из класса! Я ставлю вам низший балл! И прошу не являться в школу, пока не приведёте себя в порядок! Я заставлю вас уважать дисциплину! Я заставлю вас уважать гимназические порядки! Я заставлю...
Что он ещё собирался заставить уважать, я уже не слышала. Я вышла в коридор, прищемив дверью вопли Жерди.
После этого я не ходила в школу три дня. Волосы пришлось остричь, а голову намазать сабадилловым уксусом. Когда я на четвёртый день стриженная, как арестант появилась в классе, я тут же поняла: теперь мишень для насмешек и издевательств не Мила, а я. Разумеется, все понимали, что Заразить меня вшами могла только соседка по парте. Но это ничего не меняло. Доводить Милу всем уже наскучило. Её тупое равнодушие и сонный вид никого не заводил. Другое дело я.
Единственной, кто относился ко мне по-человечески, была Симона Кауффельдт. Но так было только, когда мы оставались с нею наедине. Например, когда случайно сталкивались в городе по дороге в школу или со школы. Но стоило на горизонте появиться кому-нибудь из наших одноклассниц, Симона торопливо прощалась со мной и быстро уходила вперёд.
В некоторые дни было особенно невыносимо. Жаба всячески поддерживала травлю. Это называлось "воспитание отстающих силами коллектива". Я тогда совсем не была отстающей, но меня так прочно теперь связывали с Милой, что мне казалось, что мы с ней связаны какой-то невидимой нитью.
Глава 11. Уроки немецкого
Время шло, и каждый новый день был тяжелее прежнего. Раньше меня дразнили "шайбой", теперь выдумали прозвище ещё противнее -- "блохастая". Больше всего меня злила Мила Гранчар. Я не разговаривала с ней, а если Мила спрашивала что-то, резко огрызалась. Но Миле, кажется, было наплевать на мою грубость и враждебные взгляды.
Настоящим кошмаром для меня была будущая контрольная по математике. А вдруг всё повторится... Я умоляла учителей пересадить меня на другую парту, подальше от Милы. Наконец, математик Бекермайер сжалился надо мной.
-- Хорошо. Садитесь сюда, с Ирмой Нойманн.
-- Не хочу я с ней сидеть! -- крикнула Нойманн.
-- Не желаете сидеть, можете постоять, -- ехидно отозвался учитель. -- Пару часиков у доски, вы не против?
Ирма надулась и замолчала. Характер Бекермайера был хорошо известен всем ученицам. Он умел приструнить самых дерзких, и не скупился на взыскания. Не заводил любимиц, как другие педагоги, со всеми держался ровно. Если бы он был начальником гимназии вместо фразу Вельзер, тут была бы дисциплина, как в армии.
Сзади прошипели: "Нойманн теперь тоже блохастая!". По рядам прокатился смешок. Но учитель грозно обернулся, и шум стих. Все приступили к контрольной.
Теперь всё прошло гладко. Я справилась со всеми заданиями. Бекермайер поставил мне "отлично" и вдобавок похвалил перед всеми. Объявляя оценки, он комментировал каждую работу. Очередь дошла до Милы.
-- Гранчар, -- учитель подумал пару секунд и иронически усмехнулся. -- Признаться, я ждал худшего.
Все поняли, что Мила ухитрилась вытянуть на удовлетворительную оценку -- для неё это был верх возможностей.
-- Я старалась, -- равнодушно ответила она, и снова как будто задремала над своими тетрадками.
Едва прозвучал звонок с урока, математик приказал мне и Миле следовать за ним в учительскую. Я ощутила колючий страх, словно меня вызвали в полицейский участок. Учительская казалась мне жутким местом, где вершат суд и назначают наказания. Тем более, что вызвал самый строгий учитель. Бекермайер -- это не милейшая фройляйн Лауэр, которую все девочки просто обожали. Она сама была выпускницей этой гимназии, и в школьные легенды передавали, что Бекермайер в своё время поймал её на нехорошей проделке. Юная Ингрид вертелась возле учительского стола и подсматривала билеты, которые наш грозный математик подготовил для экзамена. Бекермайер заменил билеты, а Ингрид засыпал на экзамене каверзными вопросами. Говорили, что полкласса тогда угодило на переэкзаменовку. Эта история казалась правдоподобной -- Бекермайер не допускал даже безобидных уловок.
Итак, мы вошли в большую комнату, обставленную, как гостиная в обычном доме -- коричневый диван, обтянутый плюшем, кресла, несколько столов. У самого дальнего, настежь распахнутого окна стояла пепельница на длинной ножке. Заваленный тетрадками стол Бекермайера располагался рядом с ней. Математик был заядлым курильщиком, на каждой перемене спешил к своей пепельнице. Вся одежда педагога источала въедливый запах табака, и над столами в учительской всегда вились голубоватые струйки дыма.
Добрая фройляйн Лауэр тоже была здесь. Она сочувственно посмотрела на нас и хотела заговорить, но Бекермайер тотчас одёрнул её:
-- Подожди, Инга, я сам должен поговорить с ними!
Видно было, что он до сих пор видит в ней не коллегу-педагога, а ученицу. Неудивительно, поскольку Ингрид Лауэр внешне не отличалась от старшеклассниц -- невысокая, тоненькая, со светлой косой, скрученной в "улитку" на затылке.
-- Начнём с вас, Зигель. Я помню происшествие на прошлой контрольной... Надо признать, я был с вами несправедлив. Вам нужно исправить отметки.
Учитель подал мне несколько листов с заданиями и обернулся к Миле.
Что касается вас, Гранчар, то здесь дела плохи. Ваши знания исключительно слабы, соответственно, и оценки неудовлетворительные. Придётся повторять с самого начала года.
-- Понятно, -- сказала Мила, глядя себе под ноги.
-- Прекрасно. У вас есть ко мне вопросы?
Мы обе помотали головами. Тогда фройляйн Лауэр попросила нас подойти к ней поближе. Голос её звучал нежно, глаза излучали доброту и искреннюю заботу. И всё-таки, было заметно, что юная девушка слегка неуверенно чувствует себя в роли педагога. Несколько секунд она рассматривала Гранчар -- её засаленные волосы, серый заношенный воротничок, ногти с "траурной" каймой.
Фройляйн Лауэр обратилась к Миле вежливо, но смущённо:
-- Душенька, я давно хотела тебе сказать... Ты недостаточно следишь за собой. Нельзя ходить в гимназию в таком неопрятном виде.
Мила смотрела на фройляйн Лауэр пустым взглядом Похоже, она даже не обиделась. Зато во мне всё закипело при мысли о вшах, которыми я заразилась от Милы.
-- И по учёбе нужно подтянуться, -- продолжала учительница. -- Тебе просто нужна помощь. Анна, может быть, ты поможешь Миле?
Я даже кулаки сжала от возмущения.
-- Что?! Нет, спасибо! Сперва пусть отмоется и вшей выведет! Один раз уже они на меня перескочили. Больше не хочется тащить в дом эту гадость!