Мила покраснела и опустила голову. Видимо, прежде никто не говорил ей об этом в лицо. Фройляйн Лауэр строго смотрела на Гранчар, и этот взгляд означал -- Миле придётся подчиниться моим требованиям.
-- Мила, мне кажется, вам надо попросить вашу подругу Анну рассказать о том, как девочка должна следить за своей внешностью. Ведь вы одноклассницы, должны дружить и помогать друг другу.
От слова "подруга" меня передёрнуло. Ещё чего!
-- Фройляйн, я вовсе не дружу с Гранчар, -- начала я.
Но учительница меня мягко перебила:
-- Это нехорошо, надо дружить. Почему бы тебе не помочь Миле в учёбе? У девочки нет мамы, ей некому подсказать, научить, помоги ей, и, возможно, она когда-то поможет тебе.
-- Хорошо, -- пробормотала я.
Спорить с учительницей я не могла. Когда мы вышли из учительской, я зло посмотрела на свою подопечную:
-- Навязалась на мою голову! И как это тебе удалось "удовлетворительно" получить?
-- Отец помог, -- тихо, но с гордостью ответила Мила, он же инженер, ему приходится каждый день делать много сложных вычислений. Математику знает очень хорошо, вот и позанимался со мной.
Я очень удивилась. Образ заносчивого пьяницы хорвата у меня в голове никак не вязался с образом заботливого отца, занимающегося с дочерью, да ещё и обладающего такой почтенной профессией.
-- В общем так, -- твёрдо сказала я, -- пока ты не начнёшь мыться и менять одежду, я с тобой заниматься не буду. И фройляйн Лауэр меня не заставит. И состриги волосы. С меня хватит одного раза. Не хочу, чтобы твои вши перелезли на меня снова.
Последние условие было ошибкой. Хотя, честно говоря, я и не надеялась, что Мила его выполнит. Поэтому была крайне удивлена, когда она появилась в классе на следующий день в чистом, хотя и в мятом переднике и с короткой аккуратной стрижкой, так напоминающей ту, которую теперь носила я.
-- Смотрите, Гранчар сделала причёску, как у Шайбы! -- закричала при виде её Хильда Майер.
-- Да, -- подхватили остальные девочки, -- смотрите, они теперь похожи! Как сестрички! Эй, сестрички, как поживают ваши вши? Не всех состригли, оставили немного на развод?
Осознав свою ошибку, я скрипнула зубами и более внимательно присмотрелась к Миле. Да, несомненно, она сегодня очень старалась выглядеть аккуратней. Лицо было тщательно вымыто. Мне даже показалось, что Гранчар выглядит теперь менее смуглой. Сзади передник был завязан неумелым трогательным бантиком.
"Отец, наверное, завязал", -- подумала я. И вдруг вся злость на Милу у меня прошла.
-- Где будем заниматься, у тебя или у меня? -- спросила я её, стараясь не слышать насмешек одноклассниц.
-- Понимаешь... У меня не очень удобно, -- пробормотала Мила.
Да, представляю. Если пьяница-инженер совсем не следит за дочерью, можно представить, что у него творится дома.
-- Хорошо. Вечером приходи ко мне. Ты знаешь, где я живу?
-- Да, -- сообщила Мила, глядя в пол, -- а нельзя ли сразу после уроков пойти к тебе?
Вот уж нет! Чтобы все видели, что мы идём вместе по улице ко мне домой, как будто мы действительно сёстры? Да ни за что!
Но в мои планы вмешалась классная дама. Для разнообразия она решила меня похвалить, объявив во всеуслышание, что с сегодняшнего дня мне поручено заниматься с Милой по всем предметам, и займёмся мы этим прямо после уроков.
Когда мы шли ко мне домой, я думала, что скажу домашним, объясняя появление Милы. Моя мама во время истории с вшами была крайне возмущена и даже хотела идти жаловаться попечителю учебного округа на то, что в приличное учебное заведение допускаются такие особы как Милица Гранчар. Разумеется, она была абсолютно не в курсе того, что на самом деле происходило в нашем классе. Я не рассказывала родителям ни о травле, ни об обидных прозвищах. По моему мнению, не допускать в "приличное учебное заведение" нужно не Милу, от которой могут только вши переползти, а особ вроде Хильды Майер. Её обезьянье кривляние может закончиться гораздо хуже.
Почему родители не замечали происходивших во мне перемен? Примерно в то же время, когда я пошла в гимназию, в их отношениях тоже что-то переменилось. Отец стал гораздо больше проводить времени на службе. Почти всегда он возвращался домой, когда я уже лежала в постели, собираясь спать. Он целовал меня на ночь с рассеянным видом, думая о чём-то своём. Мать иногда целыми днями не выходила из своей спальни, хотя раньше она всегда была очень занятым человеком. С рассветом она начинала порхать по дому, проводя уборку и раздавая указания кухарке, несколько раз в неделю посещала различные женские комитеты, устраивала праздники в пользу неимущих и вдов, организовывала подписки в пользу сирот. Сейчас это всё ушло. Мать как будто стала другим человеком.
Это сказалось и на качестве наших обедов. Прислуга без должного контроля совсем разболталась. Там подавали остывший паприкаш, пересоленные шницели и плохо заваренный кофе, но родители этого как будто не замечали. Я же была тогда слишком мала, чтобы давать указания кухарке.
В тот день, когда мы с Милой в первый раз пришли ко мне домой, нас никто не встретил. Мать, по своему новому обыкновению, проводила день в своей спальне.
-- Родители поссорились? -- спросила Мила.
Я задумалась. Раньше мои родители никогда надолго не ссорились, по крайней мере, при мне. Не считая тех быстрых горячих ссор, которые вспыхивали между ними иногда, как сухая солома, и так же быстро гасли, жизнь в нашей семье была в целом вполне благополучной.
-- Ничего не поссорились! Не твоё дело! -- грубо ответила я Миле.
Наш весьма скромный обед, который мы с Милой съели, находясь в столовой одни, произвел на мою гостью сильное впечатление. Она ела так жадно и быстро, словно её сроду не кормили. Мне было стыдно и неловко на неё смотреть, и я уставилась в тарелку.
-- У вас всегда так много едят? -- спросила она после обеда.
-- Да, всегда. И это совсем не много. Сегодня ведь не праздник. Вот на мой день рождения, когда собираются все родственники, тогда действительно обед бывает большой.
В это время в столовую вышла моя мать, в халате, со спутанными волосами, с тёмными кругами под глазами. Я очень боялась, что она поинтересовавшись, кто моя гостья, устроит скандал, и мне придётся объясняться и оправдываться. Но мать только скользнула невнимательным взглядом по Миле и подошла к столу, с которого ещё не убрали остатки обеда.
-- Вы поели, девочки? -- спросила она.
-- Да, спасибо, мама, было очень вкусно. Я буду теперь по поручению учителей заниматься с одноклассницей.
-- Очень хорошо, -- ответила моя мать, намазывая на хлеб масло, -- боюсь я не могу уделять тебе сейчас много времени, а так тебе будет повеселее. Пригласи подружку пожить у нас.
Пожить?! Внутри меня как будто поднялся вихрь. Пригласить пожить ту, которая заразила меня вшами, ту, из-за которой пришлось остричь мои прекрасные волосы, ту, из-за кого, мне нет жизни в классе! Никогда!
А между тем, Мила тихим голоском уже сообщила моей матери, что ей папа совсем не будет против, если она будет квартировать у нас, и даже сам хотел говорить об этом с моим папой.
-- Это будет замечательно, -- с неискренней улыбкой сказала моя мать и удалилась обратно в спальню, жуя бутерброд.
-- Они точно поссорились, -- жарко зашептала мне на ухо Мила, -- вот посмотришь, они скоро разъедутся. у твоего отца, наверняка есть любовница!
-- Есть кто? -- переспросила я.
Мне было девять лет. Для своего возраста я была довольно развитая девочка. Но в некоторых областях человеческой жизни я ещё была поразительно наивна.
-- Есть кто? -- переспросила я абсолютно искренне.
Слово любовница сразу имело для меня негативную окраску. И я не могла понять, почему прекрасный корень "любовь", обозначающий всё доброе и светлое, снабдили таким неприятным окончанием. "Любовница-уголовница" -- промелькнуло у меня в голове.
В первый раз за время нашего знакомства мила посмотрела на меня с выражением превосходства.
-- Ну, изменяет он, понимаешь, -- пыталась объяснить она мне.