Настала весна. Я с нетерпением думала о пасхальных каникулах, когда смогу не посещать ненавистную гимназию. Хуже всего было на уроках математики. Жердь регулярно устраивал контрольные работы, во время которых с особым удовольствием вылавливал списывающих. И я, неплохо зная математику, боялась этих контрольных больше всех, так как всякий раз вспоминала тот ужасный день, когда Мила заразила меня вшами. С того дня само слово "математика" стало для меня ненавистным. Хотя, вспоминая учителя математики сейчас, я понимаю, что он был вполне справедлив, только чрезвычайно сух и строг. Всё его поведение, не только с ученицами, но и с коллегами, носило какой-то изощрённо иезуитский характер.
Однажды меня послали во время урока биологии за чучелом чайки. Остановившись у дверей учительской я слышала, как Жердь мягко и вкрадчиво говорит нашей любимой учительнице немецкого фройляйн Лауэр:
-- Вы очень любите своих учениц, Ингрид?
-- Да, -- горячо отвечала она, -- я очень люблю своих девочек! Каждая из них мне интересна и дорога.
-- Вы хотите вырастить их достойными жёнами и матерями, честными и порядочными?
-- Да, конечно, но я не понимаю...
-- Так почему же вы поощряете в них лень, нечестность, безответственность? Разве эти качества должны мы, педагоги, воспитывать в ученицах?!
Голос математика разительно изменился. Теперь он звучал неприятно -- строго и грозно. Он разговаривал так, как будто фройляйн Лауэр сама была нерадивой ученицей, списывающей контрольную у соседки по парте.
Как мне ни было страшно, я толкнула дверь и вошла в учительскую, прервав неприятную сцену.
Думаю, что Жердь обрабатывал таким образом и других своих, более молодых и менее опытных коллег.
В последствии я не раз вспоминала его, столкнувшись с человеком, который внешне был абсолютно не похож, но в поведении был почти его двойником -- инспектором Дитрихом. Точно такие же иезуитские приёмы...
Пасха была поздняя. В первый день каникул я сидела на лавочке в парке возле военного мемориала и читала какую-то книжку. Погода была прекрасная, а книжка интересная, поэтому приближающегося ко мне Филиппа Гранчара я заметила поздно. Было неловко вскакивать и бежать от него без оглядки, но и оставаться мне совсем не хотелось. Я вся сжалась от страха. Филипп, казалось, не замечал моего состояния.
Выглядел он в этот день вполне прилично. Он не был пьян, на нём был новый коричневый костюм и клетчатый шейный платок. Но помня его грязным и рычащим, я не ждала от него ничего хорошего. Он по-прежнему был худой и бледный, и в этом очень смахивал на вампира.
Филипп, улыбаясь, сел рядом со мной на лавочку и с усмешкой сказал:
-- Ну, здравствуй, дочка! Как там в сказке было? Кай, наконец-то я нашла тебя!.. Вроде так...
-- Добрый день, -- слабым голосом ответила я, стараясь отодвинуться от него на самый край лавочки.
-- Да ты боишься меня, что ли? -- вдруг участливо спросил инженер, -- не бойся, я не ем на обед маленьких девочек. Просто у меня... Не надо тебе это знать. Я про Милу хотел сказать тебе: ты бы навестила её. Она мечтательница немного. Фантазёрка, как её покойная мать. Но она добрая девочка. Добрая, добрая девочка... -- повторил Филипп, думая о чём-то своём.
-- Хорошо. Я приду. До свидания, -- пискнула я и встала с лавочки, изо всех сил стараясь не бежать.
Значит, отец Милы не верит в её фантазию о нашем родстве... Идти к Миле мне совсем не хотелось.
Я тянула до последнего дня каникул. Но с самых ранних лет меня учили выполнять свои обещания, поэтому в последний день я всё-таки с утра собралась и пошла к уже знакомому коричневому домику у станции.
По разговору с её отцом я решила, что Мила очень скучает и несказанно мне обрадуется. Сейчас она жила у себя дома. Иногда она приходила ко мне после уроков и мы вместе готовили задания на следующий день. Но чаще я оставалась с ней на пару часов в гимназии. Я понимала, что Мила была бы не против снова поселиться у нас, но так как родители об этом не заговаривали, я тоже молчала. Намёки Милы о нашем родстве выводили меня из себя.
"Конечно, ей скучно, а может быть, и голодно", -- думала я по дороге. В руке у меня болтался завёрнутый в белую бумагу и перевязанный бечёвкой пасхальный подарок -- большой кусок телячьего окорока.
Но на деле оказалось всё совсем не так.
Мила встретила меня у порога бледная и серьёзная. Казалось, мой визит поставил её в неловкое положение. На ней тоже было новое платье, розовое в клетку, а волосы были вымыты и аккуратно причёсаны.
В прихожей было очень светло и чисто. Заметив мой удивлённый взгляд, Мила сказала:
-- Отец нанял служанку. Не знаю только, надолго ли она у нас задержится.
Я протянула ей окорок. Мила его взяла и переложила из одной руки в другую.
Она постояла, как будто не зная, о чём со мной говорить, затем скованно пригласила в гостиную. Здесь тоже уже не было так пыльно, как в первое моё посещение. Шторы были раздвинуты, а стёкла вымыты. В доме стояла полная тишина. Видимо, ни отца, ни новой служанки не было дома.
-- Может быть, посмотрим другие наши фотографии? -- спросила Мила, -- ты ведь видела не все...
-- Хорошо, -- согласилась я, мысленно ругая себя за то, что вообще пришла в этот странный дом.
Мила встала коленками на кушетку, потянулась к полке и достала большую клетчатую коробку из-под бальных перчаток.
-- У нас, конечно, нет таких дорогих альбомов, как у вас, -- проговорила Мила светским тоном, -- поэтому фотографии лежат вот здесь...
То, что в доме Гранчароввообще есть такая вещь показалось мне удивительным. Бальные перчатки и это семейство? Глупость какая!
В коробке были не только фотографии. Точнее, фотографий здесь было совсем мало. Они лежали вперемешку со старыми письмами в конвертах и без конвертов, высушенными веточками весенних цветов, пожелтевшими венчальными женскими перчатками и малюсенькими вязаными детскими башмачками.
Мила выуживала из всего этого хлама фотографии по одной и рассказывала мне, как когда-то я ей, о том, кто на них запечатлён. Честно говоря, мне было это малоинтересно. Но я старательно таращилась на чужие лица, ожидая момента, когда смогу прервать этот тягостный визит и уйти домой.
-- Хочешь кофе? -- вдруг неожиданно спросила Мила, как будто о чём-то вспомнив.
-- Да, -- ответила я, надеясь увидеть новую прислугу Гранчаров, которая меня интересовала. Любопытно было посмотреть на женщину, которая согласилась пойти в услужение в такой дом.
Но, к моему удивлению, Мила сама пошла на кухню, и я услышала, как она там чем-то гремит.
Я осталась одна перед коробкой. Сначала я продолжала разглядывать фотографии, потом на самом дне коробки откопала какие-то старые газетные вырезки.
Одна из них представляла собой статью с иллюстрацией. На некачественном фото были изображены одноэтажные домишки с островерхими крышами на фоне старинной крепости.
"Бдительность граждан предотвратила массовое убийство в Задаре" -- гласила подпись под фото.
Я развернула газетную вырезку и стала читать:
"18 ноября **** года в Задаре произошла трагедия. В одном из частных домов начался пожар. Огонь охватил весь периметр. Горожане сами бросились на тушение огня до прибытия пожарного расчёта, что помогло избежать жертв. Потерпевшие подвязаны за руки к потолку, предварительно они подверглись жестоким побоям. Подозреваемый в покушении уже задержан. Филипп Гранчар и не пытался бежать и сразу сознался во всём. По его словам, он хотел отомстить людям, которых считал виновными в смерти его жены. В настоящий момент подозреваемый заключён под стражу. Следствию ещё предстоит определить степень его вменяемости.