После занятий я поспешила домой к Эстер. Я шла к ней первый раз.
Эстер с матерью жили в съёмной квартире прямо рядом с театром. В театре мне приходилось бывать на благотворительных вечерах, которыми часто занималась моя мать, поэтому дорога была мне хорошо известна.
Никогда раньше я не была в более странном доме. Дверь мне открыла пожилая горничная в накрахмаленном переднике. В руке у неё был недовязанный шерстяной носок.
По национальности она, видно, была француженкой, потому что я ни слова не поняла из того, что она мне говорила. Горничная провела меня по странному помещению, завешенному парчовыми драпировками и уставленному бронзовыми подсвечниками, в роскошную спальню, где среди ковров, огромного количества срезанных цветов и ламп, источающих благовония, на большой кровати под балдахином лежала Эстер с перевязанной головой.
-- Как ты себя чувствуешь? -- осторожно спросила я.
-- А, ерунда, -- ответила она, махнув рукой.
-- Но ведь у тебя была настоящая кровь, я сама видела? -- вытаращила глаза я.
-- Конечно, настоящая, -- возмутилась Эстер, -- всё должно было быть правдоподобно. Я часто так делаю, когда не хочу идти в школу. Надо очень быстро крутиться на одном месте в одну сторону, а потом позволить себе упасть на пол и удариться головой. Готово! Это почти не больно.
И слова Эстер, и окружающая обстановка были для меня удивительны. До этого я ничего не знала о жизни богемы. А мать Эстер как раз к богеме принадлежала.
-- Где твоя мама? -- спросила я подругу.
-- Катается, -- сказала она равнодушно, -- или с Шульцем, или с Миллером.
Я удивилась ещё больше -- Шульц и Миллер были уважаемые люди, женатые, обременённые большими семействами, промышленники. Было очень странным, что они, среди дня, почему-то поехали кататься вместе с матерью Эстер, артисткой, выступающей в нашем театре в ролях второго плана.
Эстер заметно забавляло моё удивление.
-- Хочешь, что-то покажу? -- весело спросила она.
Резво соскочив с кровати, она открыла какой-то ящичек и достала маленькую золотую шкатулку размером не больше монеты в две кроны.
Эстер открыла миниатюрную крышечку, украшенную монограммой из разноцветных камешков, и я увидела, что шкатулочка доверху наполнена белым порошком.
-- Что это? -- тупо спросила я.
-- Билет в царство грёз, -- будто чужими словами ответила Эстер, и видя, что я ничего не понимаю, добавила, -- Кокаин, разве ты о нём раньше никогда ничего не слышала?
-- Нет, не слышала... -- сказала я, -- а что с ним делать?
Эстер взяла маленькую щепотку порошка, насыпала тоненькой полоской на театральную программку, лежащую на столике, и закрыв одну ноздрю себе пальцем, второй ноздрёй втянула порошок в нос.
Это действие показалось мне настолько странным и противоестественным, что я легонько вскрикнула. Мелькнула мысль, не сошла ли Эстер с ума.
Но она посмотрела на меня и расхохоталась.
-- Глупая маленькая девочкаааа... -- сказала она.
Тон голоса у неё внезапно переменился, она стал гораздо более мягким и женственным. Улыбка была лукавая, а глаза сияли.
-- У меня очень много идей, -- сказала она, -- мы вместе могли бы их осуществить, если ты будешь меня слушаться, я тебя с ними познакомлю.
В это время раздались шаркающие шаги за дверью.
Эстер молнией метнулась обратно в постель и закрылась по шею одеялом.
На золотую коробочку она сверху бросила журнал.
Торчащие из-под одеяла щёки пылали. В глазах горели огоньки.
Вошла пожилая горничная со стаканом молока на подносе. Она что-то бормотала на своём непонятном наречии. Положив руку на голову Эстер, она видимо, хотела проверить, нет ли у девочки жара, но Эстер так сильно вздрогнула, что служанка пролила молоко на поднос.
-- Пошла вон, неумеха, криворукая! -- закричала Эстер и швырнула в горничную подушкой. Та поспешила удалиться, продолжая бормотать.
Эстер приподняла журнал с золотой коробочки и спросила меня:
-- Хочешь попробовать?
-- Нет, нет, не надо! -- испуганно ответила я.
-- Да не бойся, у нас ещё есть, -- сказала Эстер, -- господин Шульц регулярно приносит кокаин моей матери. Она никогда не следит за своими вещами и постоянно забывает. У неё в разных местах припрятано, уж я-то знаю.
-- Но зачем? -- спросила я.
-- А вот попробуй, тогда узнаешь, зачем.
Трясущейся рукой я взяла щепотку белого порошка и попыталась сделать всё так, как делала Эстер.
-- Да не просыпай, -- наставляла она меня, -- видишь, просыпала? Дорогая вещь!
Я попыталась втянуть носом порошок, но вместо этого неожиданно чихнула. Порошок разлетелся по столику.
-- Что ты делаешь?! -- закричала Эстер, -- ты глупая! Иди отсюда, дура! Уходи!
Вторая подушка полетела в меня.
Я рванулась к двери и вдруг услышала:
-- Нет, стой! Ты мне нужна.
Я попятилась.
Эстер снова вскочила с кровати, подбежала ко мне босиком и схватила за руку.
-- Подожди, не уходи. Я вспомнила. Где портрет любовника Инги?
Я развязала бечёвку, которой были связаны мои учебники, и достала из середины фотографию в рамке.
Инга швырнула портрет поверх одеяла.
-- Шпик какой-то, -- сказала она, -- как ты думаешь, он не сотрудник спецслужб?
-- Не знаю, -- ответила я, боясь подходить к ней поближе.
Эстер потеряла ко мне интерес, и, махнув рукой, сказала, не глядя:
-- Ну, ты можешь идти. Этот красавчик со мной будет в безопасности.
Она снова залезла под одеяло и подтянула фотографию к себе.
Наутро я пришла в гимназию немного позже обычного, так как ночью очень долго не могла заснуть и утром проспала.
Учителя в классе ещё не было, но все одноклассницы были на своих местах, и я тут же увидела, что по рядам передают украденную мною вчера у Ингрид фотографию.
-- Посмотрите, посмотрите, какие усищи!
-- Да, можно чистить сапоги вместо щётки!
-- Как она целуется с ним? Наверное, он её колет своими усищами!
-- Какой нос у него, видно он любит совать нос, куда попало!
Я села за свою парту и спросила у Эстер:
-- Зачем ты им отдала?
-- А что, -- в ответ спросила она, -- почему бы и нет.
-- Мы так не договаривались!
Мне было жалко Ингу, и я уже жалела, что повелась на провокацию Эстер.
В класс вошёл математик Жердь.
Ученицы дружно хлопнули крышками парт, вставая. Фотография незнакомого мужчины осталась у кого-то на задней парте. На всех переменах потом одноклассницы передавали её друг другу, и каждая добавляла какой-нибудь комментарий. Не знаю, кто и когда пририсовал мужчине на фотографии извилистые рога.
Немецкий был последним уроком.
Инга вошла в класс с выражением маленькой удивлённой девочки.
После приветствия она посадила класс, достала большую чёрную книгу и стала читать нам о уродливой сущности войны, о свободе выбора, о патриотизме...
Мы смотрели во все глаза. Это не был диктант, никогда ещё нашафройляйн не читала нам таких серьёзных вещей.
При этом мне постоянно казалось, что она смотрит в мою сторону.
После окончания чтения она сказала:
-- Дети, я прочла вам отрывок из произведения Феликса Зальтена. Это очень талантливый и очень смелый человек. Он писатель, поэт и драматург.
Когда урок закончился, и все стали собираться домой, Инга сказала мне:
-- Анна, останься.
Я, потупившись, подошла к учительскому столу.
-- А теперь ответь мне, зачем ты вытащила из моего портфеля фотографию господина Зальтена.
-- Кого? -- невольно переспросила я.
-- Господина Феликса Зальтена, писателя, поэта и драматурга, отрывок из произведения которого я читала вам на этом уроке.
-- Я не делала этого, -- сказала я, глядя в пол, хотя прекрасно понимала, что Инга уже давно сложила два и два, и поняла, что наедине с её портфелем оставалась только я.
В это время у Эльзы Шнайдер, спешившей побыстрее покинуть класс, бечёвка, связывающая учебники, развязалась, и вместе с книгами, прямо под ноги фройляйн Лауэр на пол выпала злополучная фотография с украшавшими её рогами.