-- Брала, брала, ты несла её с собой, -- к моему удивлению, утверждали другие.
Потом, когда я столкнулась с судебным следствием, я поняла, что даже самые добросовестные и честные свидетели какого-нибудь события всегда говорят разное. Так устроена человеческая память. Некоторые люди искренне верят, что видели то, чего не было и в принципе не могло быть. Представляю, как потом их мучил этот пиявка-инспектор.
-- Пора признаваться, -- прошептала я в ухо Саре.
-- Подожди, -- отмахнулась она, -- не надо. Пусть подумают, что стащили в кафе.
Но в это время кто-то спросил:
-- А кто у нас оставался в классе?
-- Я обедаю всегда дома, -- сообщила Тильда.
-- И я...
-- И я... -- раздались голоса ещё двух или трёх девочек.
-- Оставались блохастые! -- провозгласила Хильда. Ну-ка, показывай, что у тебя тут, -- и она заглянула в парту к Миле.
-- Ты с ума сошла, -- крикнула Сара, -- она всё время была со мной, нет у неё ничего!
В это время Хильда повернулась от Милы ко мне и схватила мой мешок для бутербродов, прежде, чем я успела что-либо сделать.
На свет была тут же извлечена злополучная копилка.
-- Я не воровала! -- закричала я, -- мы просто хотели проучить Симону, чтобы она не бросала деньги без присмотра.
-- Так мы тебе и поверили! -- закричала Хильда Майер, -- мы ведь знаем, что ты уже когда-то проворовалась!
-- Это неправда! Я никогда ничего не воровала!
-- А кто стащил портрет жениха из портфеля Инги в прошлом году?
-- Это не был её жених! И вообще...
-- Ага, откуда ты знаешь?! Это ты его стащила!
В меня полетела мокрая тряпка, которой стирали с доски.
Одноклассницы толкали меня, щипали со всех сторон, бросали в меня учебники.
Сара хотела было вмешаться, но остальные буквально облепили её, тем самым отрезав ей путь до меня.
-- Прекратите немедленно! -- кричали синхронно Сара и Мила, но их голоса тонули в общем гаме. К тому же Сару ловко скрутила Хельга Мильке. Эта великанша была единственной, кто имел власть над хорваткой, остальные побаивались боевитую Манджукич.
Пожалуй, только она не верила в то, что копилку украла я, да и то лишь потому, что сама знала, кто это сделал. Но не выдала ни себя, ни Милу, ни меня, хотя я просто наблюдала за тем, не идёт ли кто.
-- Двери, двери держите, а то убежит! -- кричала Ирма Нойманн.
Я поняла, что мне не избежать расправы, ведь сейчас мне отрезан даже путь к отступлению. Помочь некому, и в этом был весь ужас.
Рядом на парте уже лежали приготовленные кем-то из девочек к уроку домоводства отрез ткани, игольница, ножницы и маленькое шило, с помощью которого надо было проделывать отверстия в поясе платьев, которые мы тогда учились шить.
В отчаянии я схватилась за шило. Кого-то ударить я бы могла только в состоянии помутнения рассудка, и кажется, сейчас я была близка к этому состоянию. Я не хотела оправдываться, поскольку знала, что они будут глухи к моим мольбам и протестам.
-- Не подходи! -- крикнула я, выставив шило перед собой, но было поздно -- Хильда Майер, выступив вперёд, схватила меня за волосы и дёрнула с такой силой, что вырвала чуть ли не клок. Завязалась потасовка, и в следующий миг раздался громкий крик Хильды, а вскоре к нему присоединился и визг моих одноклассниц. Хильда куцей овцой бросилась в коридор, размазывая кровь и слёзы по своему лицу. Она билась в истерике и металась по коридору, точно муха на окне.
Я даже не сразу сообразила, что произошло и какое-то время бездумно таращилась на пятна крови, оставшиеся на моих пальцах и рукавах. Когда же я осознала это, я тотчас преобразилась. Впервые я увидела страх в глазах одноклассниц и решила воспользоваться этим.
-- Ирма, -- с нервным смешком подозвала я. -- Иди-ка сюда...
Но та бросилась бежать, как антилопа. Мои одноклассницы визжали и в панике разбегались, опасаясь угодить под раздачу. В этот миг к нам стремглав примчался математик.
-- Что за шум? -- поинтересовался он, поправляя очки, однако увидев меня с шилом в руке и заплаканную Хильду, он сразу всё понял, и распорядился:
-- Майер, срочно к врачу! А с вами, Зигель, я поговорю отдельно.
Окончание этого ужасного дня я помню, как в тумане. Помню, как математик тащил меня за руку по коридору, а все ученицы рассыпались от нас в стороны, как горох. Пока шла возня, Сара успела ополовинить копилку, без труда открыв бутафорский замок. Она пыталась заступиться за меня. Всю дорогу она шла следом и кричала, что Хильда сама виновата, и вообще место Майер в зоопарке, поскольку она терроризирует весь класс. Помню, как стояла перед начальницей гимназии и тупо отвечала что-то на её вопросы. Но что именно она спрашивала, полностью выветрилось из памяти. А может быть, я и не осознавала, о чём меня спрашивают. В конце концов, кто-то из одноклассниц был послан ко мне домой за родителями.
Затем я долго ожидала в приёмной, пока отец с матерью разговаривали с начальницей за закрытой дверью. Я слышала, как эмоционально с ними говорил наш грозный математик.
-- Слушайте, мы готовы оплатить лечение Хильды и если...
-- Вы меня вообще слушаете?! -- спрашивал Бекермайер. -- У меня впечатление, что я разговариваю со стеной! Сначала Зигель калечила себя, теперь и до других добралась. Знайте: если вы ничего не измените, то скоро вы будете собирать деньги не на лечение фройляйн Майер, а на пересылку сухарей вашей дочери. Потому, что такими темпами ей прямая дорога в тюрьму! Дай-то Бог мне ошибаться...
Домой мы попали, когда было уже совсем темно. По дороге никто из нас троих не проронил ни слова. Родители были слишком потрясены случившимся, а я слишком устала.
Дома отец с порога так налетел на прислугу, которая всего лишь спросила, подавать ли обед, что я поняла: сегодня мне покоя не будет и дома.
Видимо, в разговоре с начальницей гимназии всплыли все мои прегрешения за последние годы -- прогулы, ссоры, драки, плохая успеваемость практически по всем предметам.
-- И мало мне всего этого, так ещё и воровство! -- гремел голос отца на весь дом, -- разве ты в чём-то нуждаешься? Разве я не даю тебе карманных денег? Тебе надо было так опозорить нашу семью!
-- Я не брала эти деньги, -- попыталась я оправдаться.
-- Ты хочешь сказать, что все в гимназии лгут? Все учителя, начальница, а ты говоришь правду? Каким же образом общие деньги оказались в твоих вещах?
Я начала подробно объяснять, как всё было, но потом вдруг остановилась. Я вдруг почувствовала, чтобы я ни сказала, чтобы ни сделала, мне всё равно не поверят. Я неожиданно испытала жгучее отвращение ко всем в мире словам. Слова -- только бледные тени реальности, они не отражают ничего, каждый их понимает по-своему, и чаще всего, неправильно.
Вспомнился Зепп из лавки антикварного оружия:
-- Тебе, наверное, кажется, что я, как все взрослые, ничего не понимаю.
Да, все взрослые действительно ничего не понимают. Они и не хотят понять. Их единственное желание состоит в том, чтобы никто и ничто не волновало устоявшегося болота их привычного мира. А когда такое волнение начинается, они бросаются истерически обвинять вовсе не того, кто действительно виноват, а того, кто находится ближе.
-- Я хочу спать, -- сказала я, прервав свой рассказ.
-- Она неисправима! -- ахнула мать, -- мы воспитали чудовище! Тебе что, вообще ни капельки не стыдно? Ты сможешь сейчас спать? Тебя не волнует здоровье несчастной девочки, которую ты поранила? Тебя не волнует то, что завтра скажут сослуживцы твоему отцу? Ведь слухи о том, что ты натворила, наверняка, уже разошлись по городу.
Да, я это знала. Город наш был небольшим. Новостей в нём было не так уж много, а у многих сослуживцев отца дочери учились в гимназии. Наверняка сейчас не в одной семье рассказывают, представляя в лицах, за ужином о моём ужасном поступке.
-- Меня предупредили, -- жёстко сообщил отец, -- ещё одно нарушение дисциплины, и ты будешь отчислена из гимназии с волчьим билетом. Ты знаешь, что это такое?
-- Знаю, -- устало произнесла я, -- это значит, я никогда больше не смогу поступить ни в какую другую гимназию. Не больно-то и хотелось.