-- Да, найдите в этой схеме хоть один изъян, Ватсон, -- развёл руками Бекермайер. -- Одно дело красть незаметно, осторожно, в меру. Ну как детвора лазает в сад за яблоками, собирает подгнившую падалицу с земли, и вряд ли кто заметит пропажу. А тут вдруг целую ветку ободрать...
-- Вы на что это намекаете?! -- вдруг вскочил Вальтер Манджукич. -- Моя дочь -- не воровка! Вы её за руку ловили?
-- Я что, напрямую заявил, что украла Сара Манджукич?
-- Я, по-вашему глухой?
Обстановка в кабинете накалилась. Я сама была, как на иголках и уже готова была рассказать, как Сара спрятала сперва деньги в рукав, потом -- в портсигар. Теперь-то я поняла, зачем Сара подсунула Эстер в сумку портсигар с деньгами, а после огорошила её известием о том, что якобы отдала на передержку. Ведь знай Эстер заранее всю схему, вряд ли у неё получилось бы натурально изобразить удивление, если вдруг скажут, что она взяла деньги из кассы, к которой даже не подходила.
В этот момент мне уже не кажется, что с дверью творится что-то неладное. Она в самом деле открывается, на секунду и в скором времени является запыхавшаяся и вспотевшая Симона.
-- Фрау Вельзер, они ничего не крали! -- кричит она с порога, и вскоре в кабинет врывается и сам Рудольф Кауффельдт.
Он одет по-городскому, в пальто, на голове -- шляпа-котелок.
-- Рудольф! -- кричит ему тётка. -- А кто остался в ресторане?
Но Рудольф Кауффельдт, не обращая внимания на замечания сестры, зло выхватывает кошелёк и, отсчитав пятнадцать крон, швыряет на стол подле фрау Рихтер.
-- Подавись, скряга! Что ты за человек такой? Давишься за каждый геллер! Не разобралась в ситуации, а на девчонок наговариваешь! У тебя голова на плечах есть, а? Хорошо хоть Симона прибежала и кричит мне прям с порога: "Быстрей, пап! Пошли со мной", я спрашиваю, с какой это радости, а она и говорит, что ты, Эмма, заливаешь тут, что якобы они нас обокрали! И не стыдно тебе?! Сама, небось, посеяла эти несчастные кроны!
Внезапный демарш Рудольфа удался, и фрау Рихтер уже не находит возражений и, чтобы скрыть конфуз, вскакивает, словно она вдруг что-то вспомнила:
-- Рудольф! Зачем ты бросил ресторан? Воруйте, кто сколько хочет...
Поспешно раскланявшись, тётка уходит. В этот момент у меня как гора с плеч свалилась. Пронесло. Зато Вальтер Манджукич, разозлённый ситуацией, покраснел так, что румянец стал заметен на его смуглых щеках. Его сейчас что угодно могло распалить, прямо как Филиппа Гранчара в острый период болезни.
-- Я полагаю, инцидент исчерпан, -- нарушила тишину фрау Вельзер.
-- Все свободны, -- кивнул математик, однако при этом посмотрел на нас так пристально, что я невольно опустила взгляд.
В коридоре уже мы облегчённо вздохнули. Мама и вовсе выглядела, как выжатый лимон, зато Филипп Гранчар приободрился, стал каким-то весёлым и беззаботным. И так же воссияла Инга, встретившись с ним у лестницы. Она не ошибалась в Миле.
Вальтер Манджукич же весь трясся от гнева.
-- Разнесу этот ресторан к чёртовой бабушке! -- шипел он, и только присутствие учителей и начальницы гимназии мешало ему распалиться, прямо как Божене после происшествия с галкой.
А вот мне мама лишь сухо сказала, что рада, если я сделала выводы после кражи копилки. Я задыхалась от гнева, но сдержала себя. Когда Сара поравнялась со мной, Бекермайер подошёл к нам и, пристально посмотрев нам в глаза, произнёс:
-- Я слежу за вами, Манджукич. Помните об этом.
Хорватка не нашлась что ответить. Весь день Сара ходила, как в воду опущенная. Столь внезапного разоблачения она никак не ждала. Её спас только демарш Рудольфа Кауффельдта и нежелание фрау Вельзер выносить скандал на всеобщее обозрение. Она не знала, где именно она оступилась и почему математик практически мгновенно её раскусил, и ещё долго ходила хмурая и озадаченная.
Глава 17. Снова в Грац
Уже близко декабрь 1908. Скоро и суд. И опять я, сидя в четырёх стенах, вспоминаю эту картину: учительская и мы, четверо "подсудимых". Почему это так врезалось мне в память? Что тогда перевернулось во мне?
"Оправдана. Полностью оправдана!" -- думала я, покидая гимназию после уроков. Я чуть ли не летела домой, я рассчитывала, что родители наконец поверят, что я -- не воровка. Но какое убитое выражение лица было у Сары! Она была морально раздавлена и опустошена.
-- Пронесло... -- повторяла она, как в бреду.
"Говорит, а у самой ещё зубы-то во рту стучат", -- с иронией думала я. В этот раз я прилежно сделала все уроки, даже помогла кухарке, за что получила похвалу. День просто отличный, ничто его не может испортить. Я надеюсь, родители больше не считают меня чудовищем.
Но того, что случилось вечером, я не ожидала никак. Мама сразу обратила внимание на то, какая я весёлая стала.
-- Мам, -- позвала я. -- Ты ведь веришь, что я не воровка?
-- Ну, -- кивнула мама.
-- Я и копилку не крала!
-- Молодец, что я могу сказать, -- отвечала мама, а я почувствовала нарастающее раздражение. Ей что, всё равно?
-- Мам, тебе что, всё равно? Ты ведь знаешь, что меня в школе травят? Я потому и прогуливала.
-- Ну конечно, -- ответила мама. -- Надо на кого-то спихнуть ответственность. А ты не думала, почему тебя обижали?
-- Да я откуда знаю? -- я уже едва сдерживалась.
-- Да потому, что ты сама это допускаешь. А может и ведёшь себя так, что коллектив не принимает.
Я вскочила с места и в спешке опрокинула кружку с чаем.
-- Да я тебе вообще нужна?! Ты хоть раз мной интересовалась?!
-- Конечно, конечно. Я -- плохая мать. Хуже меня нет на всём белом свете.
Я схватилась за голову и бросилась в свою комнату. Закрывшись я ударилась головой о шкаф.
-- Это мерзость! -- шипела я, бросившись на кровать. -- Мерзость!
Долго ещё я билась в истерике. Зачем я только начала этот разговор? Призрачная нить доверия между нами безнадёжно оборвалась.
-- Анна, -- мама постучалась в дверь. -- Ты скоро концерт свой закончишь, а?
-- Что ты, мамочка, я спокойна! -- прибавляла я, разбавляя свою речь истерическим смехом. -- Абсолютно!
Я метнулась к двери и заперлась. Почему-то мне казалось, что с родителями доверия уже нет никакого. Чтобы хоть как-то успокоиться, я достала из тумбочки одолженный у Эстер кокаин. Стоило мне вдохнуть белый порошок, моя голова закружилась и опять я почувствовала необычайную лёгкость. Эйфория пришла ко мне на удивление быстро. Мама не хочет меня слышать? Можно подумать, у нас когда-то были хорошие отношения. Что мне до того, что родители совершенно мной не интересуются? Если бы они стояли надо мной Цербером, я бы скорее с ума сошла. Я прослыла воровкой? Ха, всё равно сегодня с меня, фактически, сняли все обвинения. За это огромное спасибо нашему математику. Да и как бы они доказали на этот раз? Кстати, а есть ли мне смысл дальше изображать из себя невинность, если на меня перво-наперво подумают?
Последняя мысль прочно засела в моей голове. Даже когда дурман прошёл, я не могла никак отделаться от неё.
Как обычно, утром я проверяла содержимое своей сумки. Учебники и тетради были на месте, письменные принадлежности -- тоже, и вдруг... Где моя тетрадь со стихами? Я в панике стала метаться по комнате, силясь вспомнить, где я её оставила. Вчера же ещё был при мне, а тут... Кто-то его украл. Но кто? Или я сама её обронила в школе? Может, я просто сама засунула тетрадь куда-то и теперь вспомнить не могу. Ладно, разберусь. Я поспешила на занятия. И тут меня словно обожгло -- одноклассницы стояли рядом с Маррен Кюрст и обсуждали содержимое тетради.
-- Эй, осторожно, обожжёшься ещё об эти строчки!
-- Стишки какие-то кривые. Что за грамотей их писал?
-- О-о-о, сопли через бумагу.
Мой дневник! Вот твари! Ну ничего, я им покажу ещё! Сара тотчас поймала на себе мой взгляд и метнулась ко мне.