— Таня, детка, я ведь успокоить хотела! И вас, и себя. Боялась за вас!
— А мне показалось — воспитывала. Чем угодно. Знаешь, как если бы у виселицы стояла и наказывала хорошо себя вести, а не то — как эти… Света смотрела на резкие уголки дочкиных кудряшек на фоне дверного проема. Пол стал холодным, и она подобрала мгновенно закоченевшие ступни. В голове крутились слова о безжалостности, о милосердии. Но говорить так — признать, что дочь выросла. Взрослая. А как тогда жить? В коридоре по мягкому ковру тихие шаги. И от телефона, что на тумбочке, голос Николая:
— Цыпка? Я у Санька остался. Да-да, как и говорил. Сейчас… Саша подтвердил Цыпе, что Николай взаправду у них. Пошептались чуть. Света вздохнула. Ревнивая Цыпа требовала ее голоса. Чтоб уж точно — не гуляют мужички, прикрываясь комендантским часом. Сползла с кровати и пошла босиком в коридор. Отобрала у мужчин трубку, замороженным голосом подтвердила требуемое. И снова вернулась в спальню, завернулась в покрывало, включила лампу в изголовье, чтоб не видеть зеленых бликов на потолке. Танюшка заглянула, увидела спокойное матери лицо и осторожно вышла. Света криво усмехнулась, зацепив глазом татуировку на пояснице дочки под задравшимся подолом майки — жук, распластавший надкрылья и лапы по светлой коже. Вспомнила кадры из старой-престарой передачи — еще когда показывали, до молчания, еще когда надеялись, что справятся с жуками хоть как-то. Размытое лицо, искаженное — а поверх, через него — хитиновые полосы надкрылий. Пальцы белые, самые кончики видны — торчат из хитина, что обрастает их, окутывает жесткой перчаткой.
Другую руку и не видно уж. Только выпуклость неровная на панцире.
Снова заплакала в подушку, давясь слезами. Не хотела, чтоб кто пришел, думала с ужасом — как же завтра? Что подругам, соседкам?
Врать, что уехал к бабушке, а те будут смотреть и поспешно кивать. И смотреть потом вслед. Как и она сама раньше… Во всех домах, протыкая каплями кислоты наступившие сумерки, наливались зеленью окна квартир. Без особого порядка, случайно, но часто — почти сравнявшись числом с окнами желтыми, розоватыми и черными — пустыми. Сливался в дрожащий зуд, поднимаясь к затянутому облаками небу, вибрирующий звук наступающей ночи.