Комендант запрокинул голову и залпом выпил кофейно-коньячный остаток.
– Да, русские заключенные – особая категория. Никогда не видел, чтобы так долго и отчаянно сопротивлялись в газовых камерах, фон Тилл. Мы едва успели вбросить гранулы, как один из них тут же все понял и заорал: «Газ!» И все вместе кинулись на штурм дверей, как единое целое. Благо их без еды держали несколько дней – дверь выдержала. А потому я тому ландверовцу легко верю. Иной раз смотришь в глазок – уже легкие выплевывает, глаза кровью налиты, а он все стоит и дерет когтями дверь, плечом ее пытается высадить, пока окончательно не осядет. Поверь моему лагерному опыту, фон Тилл, к русским спиной никогда нельзя поворачиваться, пусть они хоть в кандалы закованы.
Странное, почти болезненное выражение на лице Хёсса стало смазывать приятные ощущения, вызванные хорошим кофе и коньяком. Я торопливо перевел взгляд на окно и, чтобы вывести коменданта из тягостного состояния, утвердил как бы между прочим уже известный факт:
– Значит, именно русские первыми испытали на себе действие твоего знаменитого газа?
Хёсс кивнул.
– Конечно, именно их и нужно всегда брать для опытов. Я тут изучил некоторые материалы исследований, которые проводятся в наших лагерях, и вот что скажу: самую высокую сопротивляемость и выдержку демонстрируют именно русские организмы. Буквально вчера мне довелось прочитать очередной обзор исследований Рашера[11] в Дахау. Он погружал испытуемых в чан с ледяной водой в полном летном снаряжении. Все они теряли сознание примерно через час. А потом туда ткнули двух русских офицеров. Эти были в полном сознании и даже переговаривались спустя два с половиной часа! У Рашера ассистенты измучились ждать. В итоге русские испустили дух только через пять часов с лишним. С сухим замораживанием та же история.
Я понятия не имел, что такое сухое замораживание. По моему лицу Хёсс понял это.
– Кладут на землю и накрывают простыней, а затем каждый час выливают сверху ведро холодной воды, – пояснил он. – Зимой, ясное дело, надо проводить, желательно ночью. До утра крики издают лишь русские, остальные умолкают еще ночью. То же самое касается и опытов с фосфорными ожогами. Одни иваны остаются в сознании, когда фосфор уже прожег их тело до костей. Все это лишь подтверждает мой вывод.
Я вдруг понял, что меня это не особенно удивляло. Еще на первых совещаниях по трудоиспользованию привозной рабочей силы я услышал, что по сравнению с русскими другие иностранцы имели пониженную работоспособность, но при этом потребляли больше провианта. Русские же характеризовались как «маложрущие и работоспособные» – стоило ожидать, что и в других сферах они окажутся «полезнее».
– Что ж, – проговорил я, – стоит признать, инициатива вашего Фрича оказалась самой действенной. Я видел в работе газвагены, слышал и про испытания Видмана из института криминологии, который взрывал подопытных в блиндажах.
Хёсс скривился. Я кивнул:
– Да, омерзительная картина. Ничто из этого и близко не сравнится с вашим решением.
Теперь Хёсс улыбнулся, но поспешил признать:
– Первый наш опыт, конечно, нельзя назвать успешным. Мы не знали точной дозировки, к тому же не удалось герметизировать подвал. К утру больные из госпиталя окочурились, а некоторые русские были еще живы. Кожа потемнела, глаза заплыли, у некоторых вытекли внутренности, видимо разъело, и это пузырилось у них на губах, многие в собственных экскрементах – но всё еще живы, поди ж ты! Тогда мы добавили пестицида, после этого смерть наступила довольно быстро. Вскоре мы выявили оптимальную дозу для разных групп. Нам удалось создать способ убивать много больше людей, чем когда-либо за всю историю, и при этом не терзаться морально. Ведь это происходит за толстой дверью… как бы само по себе. Теперь не нужно переживать кровавую баню у стен одиннадцатого блока, а ведь ни одна живая душа не выдержит такого на протяжении долгого времени, уж поверь мне, фон Тилл. Не говоря уже о партиях с женщинами и детьми. Конечно, все мои парни понимают, что мера вынужденная, необходимая, но это, увы, никак не избавляет от страшного влияния на их психику. Я видел, я знаю, что это такое, когда свежерасстрелянных трупов столько, что воздух пропитывается кровавыми испарениями и приходится вдыхать это. А я не зверь, я всегда переживал за своих парней, фон Тилл. Чтоб ты знал, рейхсфюрер лично выразил мне благодарность за новаторское решение.
11
Зигмунд Рашер (1909–1945) – гауптштурмфюрер СС, врач в концлагере Дахау. Проводил в лагере медицинские эксперименты над людьми, признанные на Нюрнбергском процессе над врачами бесчеловечными и преступными.