— Теперь то же самое с Иродом?
— Да.
— Кто дальше?
— Не знаю.
— Зато я знаю.
— Кто?
— Все. Ты постепенно оправдаешь всех со своим пониманием. Почему в поисках справедливости для одного, ты позволяешь себе топтать судьбы многих других?
— Я? Топтать?
— Да. Сколько невинных жертв! Для тебя они — незначительность? А передо мной все равны. Изначально.
— Но это же выдуманные герои произведения!
— Для решений вопросов морали не имеет значения, идет ли речь о живых людях, или о литературных персонажах.
— Наказание литературного героя не следует принимать всерьёз.
— Ошибаешься. Это — прецедент. Если люди с удовольствием читают, как в муках гибнет книжный обидчик, назавтра они пожелают смерти живому, а послезавтра кто-то из них попытается это реализовать.
— Почему ты ругаешь меня? Разве мало других писателей, ещё более виноватых в ожесточении людей?
— Потому что ты талантлив, ты строг к себе, ты можешь меня понять, а другие — нет. Потому что ты можешь подняться умом выше своих амбиций. Потому что ты — писатель с большой буквы. Потому что ты — гений. Гений и злодейство, совместны, к сожалению, и чаще, чем кажется на первый взгляд. Но так быть не должно. Гений обязан думать над каждым штрихом своей картины, над каждой строчкой книги. Гений может увлечь массы. Гений должен быть осмотрительным. Гений не должен разжигать мстительности. Гениальная сатира может быть источником зла.
— Я — гений?
— Да. И поэтому ты здесь. Для размышлений. Для наблюдений. Потому что сверху не так видно, как снизу.
— Значит, меня наказали за талант?
— Тебя никто не наказывал.
— Но я — здесь!
— Разве с тобой плохо обращались?
— Я не знаю… Я просто пребываю тут.
— Вот именно! Просто пребывать — это не так плохо! Мы ещё вернемся к этому разговору.
— Когда?
— Скоро. Но только вот что… Мастер… Я прошу тебя. Не надо раздавать прощения тем, кто осужден не тобой. Ты можешь подсказать, попросить, защищать, но прощать или не прощать — это не твое дело.
— Конечно, да… Я понял. Совещательный голос.
— Да. И не надо раздавать наказания. Это ещё хуже.
— Можно, я задам ещё один вопрос.
— Да.
— Иешуа… Я правильно описал Иешуа?
— Нет. Талантливо, но не правильно.
— Почему?
— Ты пытался понять Иешуа своей логикой. В этом твоя ошибка. Иешуа не жалок. Если тебе пришла охота описывать фанатичных безумцев, пострадавших безвинно, найди другой материал.
— Можно всё исправить…
— Нет.
— Почему?
— «Рукописи не горят». Ведь это твои слова, Михаил?
Глава 11. ПРЕОБРАЖЕНИЕ
Седовласый на мгновение задумался и вдруг сказал:
— Ты мне подал мысль, Михаил.
— Какую?
— Я разрешаю тебе побыть мной. То есть, конечно, меня уже ищут, и я сделаю так, что меня примут за тебя, а тебя — за меня. Это возможно. Мы их проведём. Я понаблюдаю за происходящим изнутри, а ты… Впрочем, тебе ничего не дадут увидеть. Тебя будут опекать. И развлекать. Не отказывайся. Тебе не будет плохо.
— Я не понимаю. Я не знаю, что мне надо делать.
— Ничего особенного. Просто наблюдай. Мы встретимся позже. А сейчас ты будешь мной, а я — тобой для всех, кроме нас.
В ту же минуту эти два существа изменили свою внешность, да так ловко, что даже на трезвую голову не только вахтёр Аристобулыч, но и Вельзевул, и Люцифер, и сам Сатана приняли бы умершего писателя за Седовласого и наоборот.
Глава 12. ТЕОЛОГ
— Оставьте вы этого Ирода, Михаил! Эта античная труха уже никого не интересует! Давайте лучше вернёмся к нашему разговору. Вы такой интересный собеседник!
— Вы мне льстите, Бенедикт.
— Нет, я говорю искренне. Даже ваше молчание мне помогает додумать определенные мысли. Оно ценнее, чем болтовня иных.
— Так что вы хотели обсудить?
— Ну, как же вы забыли? Мы обсуждали принципы формирования местного контингента.
— Да. Принципы. Так что?
— Не притворяйтесь! Хорошо, я напомню. Каким образом вы, я, Ирод и другие оказались тут? Кому здесь место, а кому — нет?
— Почему вас смущает присутствие Ирода?
— А вас разве не удивляет? Вспомните, вы же сами говорили, что каждому воздается по вере его!
— В этом есть смысл.
— Вот именно! Но ведь Ирод — не христианин! С какой стати он пребывает в христианской преисподней?
— Где же ему быть?