— А ты?
— А нам от них икается. Мы их все слышим.
— Это не годится. Недобрым молитвам не следует исполняться!
— Оно, конечно. Но ведь в противном случае …
— Э, нет! Если все, кто страдает от сварливых жён, станут мучениками, так в раю мест не хватит! Так и сяк — он все равно ваш клиент.
— Значит?
— Анду два раза.
— Что это за «анду»?
— Undo. Языки надо знать.
— Ах, это! Отменить, значит. Да ты не боись, я языки-то знаю, да от тебя не ожидал такого сленга.
Глава 19. ДУБЛЁР ПРИНИМАЕТ ИГРУ
И в этот самый момент Некто в ином месте, изображающий из себя покойного Михаила Булгакова, улыбнулся и сказал: «Анду, говоришь? В роль вошел? Я, значит, ду, а ты, значит, анду? Ладно, будет тебе анду!», после чего у нищего распрямились ноги, а у сварливой кондукторши вновь вырос язык.
— Простите, я отвлёкся. Наш разговор был занятен. Последнюю фразу я прошу повторить.
— Последнюю? Я говорил, что меня обвиняет общественное мнение вовсе не в том, что следовало бы мне поставить в вину.
— Вас это задевает?
— Не в том смысле. Я хотел бы, чтобы мнение толпы совпадало с тем, что было на самом деле, но, увы, я отнюдь не был дамским угодником.
— Тем не менее, Дон Жуан — нарицательное имя.
— Это то и обидно! С чего бы?
— Ваши проделки в Мадриде?
— Это сплошь выдумки и обман. Я был не угоден королю! Почему? Да потому что мои права на престол были ничуть не менее весомы, чем его. Что он делает? Высылает меня на войну. На какую? Разумеется, на самую бесперспективную! А как только я выехал из Мадрида, он распускает через своих шпионов обо мне всякий вздор! Дуэль — это бы ещё ничего. Дамский угодник? Чушь! Дон Жуан слишком выгодная партия для любой дамы, чтобы хоть одна из них мне уступила. Стоило мне проявить внимание к даме, она тут же видела во мне претендента на брак, и мне приходилось давать стрекоча. А она тут же трезвонила на весь свет, что я её соблазнил. Война меня немного развеяла. Впрочем, на стороне французов сражались не плохие воины.
— Вы имеете в виду д‘Артаньяна?
— Этого мемуариста и шпиона Мазарини? Что вы! Нет. Я о нем и слыхом не слыхивал. Но виконт де Тюренн был изрядный полководец.
— Боюсь, мой друг, что об этом полководце никто из ныне здравствующих, кроме, пожалуй, узкого круга историков, даже и не подозревает, тогда как о мессире д‘Артаньяне слышали все.
— О, суд человеческий! Как ты тщетен!
— Да, мой друг. Утешьтесь и станьте философом.
— Я был им ещё при жизни. Вы не знаете, всякий, кому не везёт с женщинами, становится философом?
— Знаю. Но и многие из тех, кому с ними везёт — тоже.
— Неужели?
— Ещё как!
— Кто вы, мой таинственный собеседник?
— Философ. Просто философ.
— Ваше имя?
— Михаил Булгаков.
— Я наслышан. Вы активно интересуетесь историей, психологией и любовью…
— Я, как бы это выразиться, пишу книгу.
— Здесь?
— Что вас удивляет?
— Здесь это не нужно. Здесь это никто не оценит.
— Я работаю для себя. Только для себя.
— Подумать только! Так мог бы сказать только Он.
— Кто?
— Святый боже! … Но вы вздрогнули! Почему?
— Ваше сравнение неожиданно.
Глава 20. НЕПРИМИРИМАЯ ОППОЗИЦИЯ
Сухонький старикашка с ироничным лицом мягко тронул Его за плечо.
— Вы здесь новенький. Очень активен. Привлекаете внимание.
— Я здесь давно.
— Это были не вы. Тот, кто здесь был, мне хорошо известен. Вы — не Михаил Булгаков.
— Почему вы так говорите?
— Внешность обманчива, я на неё никогда не обращаю внимание.
— На что же вы его обращаете?
— На душу.
— Здесь только души и есть. Ничего кроме души.
— Я не это имею в виду. Я говорю о сути духа человеческого.
— И я — о том же.
— Нет. Вы говорите о душе в религиозном смысле, а я — о духе человеческом, о разуме, воле, чувствах, эмоциях.
— Разве это не одно и то же?
— Нет. Душа в религиозном смысле — поповщина и чепуха.
— И это мне говорит душа? Ведь вы — душа! Ваше тело давно умерло.
— Вздор.
— Как это? Разве ваш личный опыт не доказывает вам существование загробного мира?
— Чепуха. Личный опыт убеждает нас, что земля неподвижна, а солнце вращается вокруг неё. Разве это — истина?
— Но разве вы не убедились, что преисподняя существует?
— Я всего лишь убедился в том, что из одной формы существования я переместился в иную, которую я назвал бы некоторым сном. Я не исключаю, что через мгновение я проснусь и не буду помнить ничего из того, что мне нынче кажется явью. Не исключаю я и того, что прошлое было лишь сном, а явью является нынешнее моё существование. Что я действительно исключаю, так это то, что некоторой могущественной силе создавшей всё вокруг меня, и меня в том числе, присущ разум, изначальная идея.