Пока доктор Колев моет руки, наблюдаю за ним. Нет, это человек не типа Димова. Тот франт и наверняка подлец, а этот суховат, не очень общителен, немножко, может быть, мизантроп, но поглощен своей работой, даже педант, пожалуй — два часа будет мыть руки под краном.
В это мгновение доктор Колев, чтобы разрушить мои построения, берет полотенце и, взглянув на меня, робко улыбается. Худое лицо становится добрым, всепонимающим и по-человечески усталым. Вы скажете, что улыбки могут лгать. Но не такие искренние, неосознанные…
— Почему вы не присядете? — спрашивает врач, вешая на место полотенце.
— Я не вижу, на что здесь можно сесть, кроме гинекологического кресла…
На худом, усталом лице снова появляется тень улыбки.
— Ну, почему в гинекологическое кресло?.. Садитесь за мой стол.
Я не отказываюсь. После часа скитаний в холодном тумане, под дождем, это свыше моих сил. Чтобы придать себе добродушный вид, сдвигаю шляпу на затылок. Колев садится на краешек стола и предлагает мне сигареты.
— Возьмите мои, — отвечаю я. — Чтобы вас не упрекнули в подкупе.
— В таком случае ваши действия могут быть истолкованы, как нажим, — парирует он, но берет.
Мы понимаем друг друга. Жаль только, что люди, симпатичные мне, бывают меньше всех осведомлены об обстоятельствах убийства.
— Речь идет о Маринове, — начинаю я. — Его нашли мертвым сегодня утром.
Врач какую-то долю секунды размышляет над моими словами. И решает играть в открытую.
— Я уже знаю.
— От кого?
— Мне сообщила Баева, — немного обидевшись, ответил Колее.
— А почему вам? И почему именно она?
— Мне — потому, что я ее врач, а она моя единственная пациентка в доме.
— Вы хотите мне дать понять, что Маринов не был вашим пациентом?
— Учитывая мою специальность…
— Врач может давать общие советы.
— О, если вы имеете в виду такие пустяки, как грипп или ангина, то Маринов действительно забегал ко мне.
— Врач обязан помогать каждому.
— Плевал я на принципы, — неожиданно взрывается Колев. — Плевал, когда речь идет о людях такого сорта, как Маринов.
— Плюете? А как же правила гигиены? «Не плевать», «Не сорить» и т. д. Не мне бы вам напоминать…
— Значит, по-вашему, во имя принципа надо было оказывать услуги и Маринову? — сердито вскидывает брови врач, жуя кончик сигареты.
— Конечно, — без колебаний отвечаю я.
— А вы знаете, о чем просил меня Маринов?
— Надеюсь, вы мне скажете.
— Об абортах его приятельницам. Значит, плевать запрещено, а делать аборты — нет?
Колев улыбается — на этот раз не очень приветливо — и в сердцах мнет в пепельнице окурок.
— Простите, не знал, — извиняюсь я. — А сам он болел чем-нибудь серьезным?
— Он? Здоров был, как бык. Если исключить то, что он весь прогнил.
— В каком именно смысле слова? Бабник, что ли?
— В полном смысле слова. Человек, развращавший все вокруг. Превративший своих соседей в слуг. И Баева, и Димова, и эту старую Катю. Заигрывал с Баевой и в то же время приставал с ухаживаниями к Жанне. Он пытался подкупить и меня. Не говоря уже о валютных сделках, растлении малолетних…
Пока никто даже не намекнул о своих симпатиях к покойному Маринову. И доктор — не исключение. Уже совсем рискованно запрокидывая шляпу, спрашиваю на прощанье:
— Речь идет о Доре. Мне кажется, что это женщина, которая сама играет другими, а вы говорите — Маринов ею играл.
— Да, говорю. Во всяком случае, на вашем месте я бы не судил о людях с кондачка.
— Вы на моем месте и я на вашем… понаделали бы уйму глупостей. Вместо того, чтобы меняться местами, куда лучше было бы проявить больше искренности и доверия. А чутье мне подсказывает, что Баева доверяла вам гораздо больше, чем вы сочли нужным мне сообщить.
Колев хмурится. Его лицо становится почти злым.
— Послушайте, товарищ инспектор. Я вам сказал, что плюю на принципы, но это не значит, что я вообще беспринципен. Если Дора, как вы утверждаете, и доверила мне что-то личное, надо быть последним подлецом, чтобы взять да и растрепать об этом. Тем более, что я уверен: к смерти Маринова она не имеет никакого отношения. Дора — просто несчастное запутавшееся существо.
— Ваше объяснение мне кажется не менее путанным. Или я не дорос до уровня вашей терминологии…
Сказал — и ожидаю взрыва. Так и есть: Колев воздевает руки, словно призывая в свидетели бога.