— Догадываюсь, кто предложил вам поцелуй.
— Ошибаетесь, — отвечаю я, стараясь, чтобы мыло не попало мне в рот. — Это одна старая история. Летом, на дансинге… И к моей профессии не имеет ни малейшего отношения. А вы умеете танцевать?
— Танцую, но скверно, — несколько ошарашенный, отвечает мне инженер.
— Кто вам сказал, что вы плохо танцуете? Жанна?
— А кто ж ещё? — сопит инженер, аккуратно разливая кофе. — Женщины на таких не вешаются.
— А почему? — спрашиваю я, на секунду прекращая бриться. — Вы не глупы. И не урод. Вообще никаких видимых дефектов…
— Не знаю, почему. И, откровенно говоря, меня это не очень интересует.
Покончив с бритьём, осторожно предлагаю:
— Хотите, я раскрою вам тайну? Только боюсь, что вы обидитесь…
— Ничего. Я не из обидчивых.
Сунув голову под холодную струю, я плещусь, и мне кажется, что жизнь начинается для меня сызнова.
— Вы немножко… как бы это сказать… скучны…
— Чувствую, что вы вчера разыскали Жанну, — с горечью замечает Славов.
— Да, я её разыскал. Но констатация принадлежит не Жанне.
Инженеру не хочется вступать в спор. Он любезно протягивает полотенце и, пока я привожу себя в порядок, моет и кладёт на место бритвенный прибор.
— Вы — человек порядка, — отмечаю я. — Просто завидую. Минимальными средствами обеспечиваете себе полное удобство. Только не забывайте, что людей нельзя аккуратно раскладывать по полочкам в целях вашего удобства.
— Не вижу связи, — бормочет инженер.
— Да, а я был почти в восторге от точности выражения. Но ничего, не обращайте внимания. Вообще, если что не поймёте, не углубляйтесь… Кстати, что за тип этот Том?
— Не знаю. Никогда его не встречал и вообще мне неудобно об этом разговаривать.
— Мне тоже неудобно спрашивать иногда, но приходится. Студент или бездельник?
Славов, присев к столу, отпивает глоток. Потом, не поднимая головы, отвечает:
— Был студентом. А сейчас бездельничает. Впрочем, Жанна проинформирует вас подробнее. Она, по-моему, видит его каждый день.
— Что толку, если она его видит? Любовь, говорят, слепа.
— Может, я тоже ослеплён?.. — шепчет инженер.
— Ревностью?!
Выпив свой кофе, Славов долго смотрит в пустую чашку. Не думаю, чтоб он гадал.
— Ну бог с вами, не будем выходить за рамки служебной темы. Хочу только добавить, что гордость тут ни к чему. Пока ты играешь в гордость, те, попроще, приступают к иной игре.
Славов молчит и смотрит перед собой. Потом спохватывается:
— Кофе остынет.
Я, не присаживаясь, пью. Походные нравы в моём обычае. Потом закуриваю сигарету. После глотка крепкого кофе она кажется совсем неплохой. Дабы повысить её качества, я снова протягиваю руку к кофе.
— С риском второй раз быть обвинённым в подкупе, всё же допью, пожалуй.
Славов не отвечает. И вообще не слушает — сделался совсем рассеянным. Может быть, принял близко к сердцу моё замечание о гордости. А может, просто напевает про себя: «Ля донна е мобиле…»
Над нами отчётливо слышатся шаги лейтенанта и его людей. Они передвигают что-то тяжёлое.
— Слышите? — поднимаю я глаза к потолку.
Славов вздрагивает.
— Что?
— Как, хорошо слышно?
— Да. Но какое это имеет значение?
— Сейчас, — признаю я, — никакого. Но шаги, которые вы слышали в тот вечер, безусловно, имеют значение. И те звучали у вас над головой так же отчётливо, как эти. Чьи это были шаги?
— Я сказал уже…
— Меня не интересует, что вы сказали… — перебиваю я его. — Мне надо знать, о чём вы умолчали. Так чьи же это были шаги?
— Вы толкаете меня на подлость…
— Я хочу, чтобы вы сказали правду. «Правду, всю правду и только правду», как когда-то присягали.
Славов некоторое время молчит. Я прихожу ему на помощь. Это ведь человек логического мышления. Значит, надо подлить логики.
— Не забывайте, — говорю я, — что если вы решили кого-то уберечь, то действуете предельно глупо. Не потому, что заботитесь о существе, которое и думать о вас забыло. Это, может, даже благородно. А потому, что на моём месте каждый рассуждал бы примерно так: раз этот молодой человек молчит, значит, хочет прикрыть кого-то. Зачем это ему понадобилось? Да потому, что этот кто-то, видно, очень дорог ему. Кто же пользуется его симпатиями? Один-единственный человек — Жанна. Итак, конец силлогизма: Славов скрывает, что он слышал шаги, потому что это были шаги Жанны.
— Да, но…
— Погодите, — жестом останавливаю его я. — Силлогизм подтверждается и другим обстоятельством: ещё один человек, который тоже должен был бы слышать шаги, молчит. Человек этот — ваша соседка Катя. Жанна для неё — единственное близкое существо. Так что поймите: ваше молчание — красноречивый ответ для меня. Но точный ли, хочу я знать?
Славов молчит: ему, видимо, ещё раз нужно взвесить все мои доводы. После чего он, по всей вероятности, будет по-прежнему молчать. Эти педанты — ужасные упрямцы.
За дверью раздаются чёткие шаги. Входит один из милиционеров.
— Товарищ майор, можно вас на минуточку?
— Сейчас, — отвечаю. — И без того разговор тут что-то не клеится.
Комната Маринова наверху чувствительно изменилась и не к лучшему. Раньше она была просто заставлена. Теперь перевёрнута вверх дном и до основания обшарена. Зеркальный шкаф, за которым я вчера поджидал с трепетом возлюбленную, выдвинут вперёд и прислонён к стене. Одна из его передних подпорок смахивает на лапу льва или какого-то мифологического животного — достаточно громадного, чтобы можно было что-то спрятать внутри. Это «что-то» находится сейчас на столе, к которому меня подводит лейтенант. Если вы ожидали, что я увижу золото или драгоценные каменья, должен вас сразу же разочаровать. Речь идёт о листках бумаги, исписанных мелким почерком. Я внимательно рассматриваю их, что не мешает мне время от времени деловито поглядывать в окно. Через палисадник последовательно проходят исполненные трудового энтузиазма инженер, врач, кассир и адвокат. Последние двое, хоть и бросают опасливые взгляды на окно, шагают с особенным достоинством.
А в комнате всё ещё продолжается обыск, хотя, по мне, искать уже нечего: птичка у меня в руках. Или две птички, если хотите. Две птички — две жгучие тайны.
Ну, теперь-то я могу приступить к выполнению своего первоначального плана и нанести дамам утренний визит. Тем более, что я побрился.
Дору не очень удивил мой приход. Присутствие моё в доме наверняка не ускользнуло от её внимания. Особенно если иметь в виду, что в каждой двери есть замочная скважина. Тем не менее женщина старательно изображает удивление.
— Ах, это вы…
— Да, я…
После этих нежных восклицаний хозяйка приглашает меня в комнату и усаживает в мягкое кресло, а сама устраивается рядышком в другом, застенчиво придерживая полу халата с тем, чтобы тут же, скрестив ноги, обнажить их выше колен.
Дождь, припустивший с новой силой, поливает пологими струями высокое унылое окно. От этого в натопленной комнате становится ещё уютней. Особенно если абстрагироваться от шкафа — гиганта, занимающего половину площади.
Дора ласково усмехается, и глаза её при этом просят о соответствующей любезности. В стремлении избежать соблазна этих глаз и оголившихся колен, я невольно переключаюсь на грудь — такую высокую и открытую, что я тут же спасаюсь бегством в нейтральную полосу причёски.
— Ещё вчера, увидев вас, я понял, что это не последняя наша встреча, — галантно начинаю я. — Дора, Дора, позвольте мне вас так назвать, вы ужасно очаровательны…
Дора довольно улыбается — наконец-то.
— … и ужасно лживы.
Изумлённо вскинутые брови. Выражение обиды на лице.
— Да, да. Но покончим с этим театром. И опустите занавес.
При этих словах я небрежно киваю на приподнятую полу халата. Дора торопливо опускает её. И, чтобы не оставить и тени сомнений относительно цели моего визита, добавляю:
— Точно и коротко отвечайте на мои вопросы. А то смотрите — софийскую прописку можно легко заменить другой — вполне возможно, что тоже софийской, но уготованной для лжесвидетелей. Итак: когда вы вышли замуж за Баева?