— Он должен быть сильным, понимаете? Это очень важно для женщины. Чтобы можно было всюду чувствовать себя с ним легко и свободно, делать, что захочешь, и не заботиться ни о чём и ни о ком…
— Значит, у него будет много денег…
— Вы всё о деньгах говорите. Разумеется, у него должно быть много денег, но это то, что само собой разумеется и о чём не говорят. На этой земле только богатый силён.
— Мне кажется, вы допускаете небольшую ошибку принципиального характера, — возразил я. — Точнее, вы путаете силу с вооружением. Потому что деньги в лучшем случае являются только оружием, а быть вооружённым и сильным — это не одно и то же. К тому же, — и я обвёл рукой дугу приморского бульвара, — даже и на этой земле деньги не всегда самое надёжное оружие. И уж, конечно, не средство, достойное наибольшего уважения. На вашем месте я бы принимал во внимание и такие качества, как сила характера, известный минимум мозгового вещества в голове, честность и ещё кое-что в этом роде.
— Хорошо, — со вздохом произнесла девушка. — Давайте решим, что он будет умным и волевым, честным и эрудированным, и притом богатым. Таким он вам нравится?
— Во всяком случае, это уже более приемлемо, — уклонился я от прямого ответа, потому что мне хотелось услышать от неё совсем другие слова, и она это прекрасно понимала. — Но меня возмущает, что живая девушка может любить призрак, какого-то выдуманного человека.
— Почему «выдуманного»? Уж не считаете ли вы себя более реальным? Честное слово, не повстречайтесь вы мне, я бы не поверила, что может появиться такой, как вы, да ещё здесь, в Лидо.
— Что вы хотите этим сказать?
Она не ответила, что хотела этим сказать, и только смеялась.
Так мы болтали с ней, дразнили друг друга, валялись на песке, купались. Порой мы впадали в детство и ели потихоньку мороженое, поданное через ограду уличным продавцом, или гонялись друг за другом на песке или в воде. В море я с трудом настигал её, потому что она плавала лучше меня, но на песке легко догонял, ловил за покатые золотистые плечи и держал до тех пор, пока она не вырывалась:
— Осторожно, мой милый учитель, не перебарщивайте.
Обедали мы в том же бистро с оранжевым навесом, а вечером я ждал её где-нибудь возле магазина, и мы вместе гуляли в сумерках по аллеям вдоль канала, по набережной или по городу, по ту сторону пролива.
Темнота заставляет людей чувствовать себя более одинокими, а по-настоящему одиноким людям тогда приходится особенно туго. Возможно, поэтому в темноте девушка держалась ближе ко мне, её голос становился более ласковым, а взгляд — более мягким. Все эти вечера так чётко запечатлены в моём сознании, что я мог бы рассказать о каждом из них всё до мельчайших подробностей. Всё по порядку и вразбивку; и сзаду наперёд. Я даже пронумеровал эти вечера — их было восемь. И это было после того, как девушка перестала играть роли, — предыдущие вечера не в счёт, даже тот, с цветными фонариками и поцелуем.
В один из этих вечеров мы пошли потанцевать в ресторанчик возле Каза д’Оро. Это был грязный притон с красным неоном и геометрическими глупостями на стенах, и я сразу пожалел, что мы вошли, потому что мужчин было больше, чем женщин, к тому же они имели подозрительный вид и бесцеремонно приглашали дам с других столиков.
Должен сказать, что внешность моей приятельницы с некоторого времени и без того мне создавала массу неприятностей. Её, конечно, нельзя было винить за красоту, но я тем более не имел никакой вины и не понимал, почему должен выносить все эти подмигивания, наглые взгляды и улыбки, вызываемые её появлением.
Мы заняли столик и пошли танцевать. Танцплощадка была очень маленькая, а сидевшие вокруг не желали потесниться. Даже наоборот, когда мы проплывали в танце мимо них, они выставляли колени, чтобы коснуться девушки, и бесстыдно оглядывали её с головы до пят.
— Смотри, какая краля! Браво, малютка! — одобрительно кричал кто-то.
— Послушай, детка, запиши меня в твой блокнот! — вопил крупный нахал в пёстрой американской рубашке навыпуск.
Потом какой-то тип попытался подставить мне ногу, и я чуть не упал, а когда мы сели, нахал в американской рубашке расхлябанным шагом подошёл к нашему столику и, глядя на девушку, согнул руку в локте, что означало: «Вставай, будем танцевать!» Она, разумеется, не встала, не хватало только этого, но тот всё ждал, жуя жевательную резину.
— Послушай, это тебе ни о чём не говорит? — спросил я, показывая ему кулак.
Он лениво протянул лапу и отвёл мою руку, но я уже был вне себя и резко оттолкнул его ручищу. Тип словно проснулся, посмотрел на меня с интересом и внезапно размахнулся. Я вовремя увернулся от удара, вскочил и стукнул здоровяка стулом. Удар был точен и достаточно силён. Здоровяк покачнулся и рухнул на землю. Сидящие за соседним столиком набросились на меня, и кто-то поставил мне фонарь под глазом. Я сгрёб его в охапку, чувствуя при этом, что удары катастрофически учащаются. Совершенно неожиданно кто-то пришёл мне на помощь, так что драка принимала серьёзный характер.
— Господа, перестаньте, вы всё перебьёте! — пищал среди общего треска хозяин ресторанчика.
— Ничего, это послужит тебе уроком! — гремел за моей спиной невидимый союзник. — Не будешь собирать всякую шваль в своём кабаке…
Внезапно заиграл оркестр, и в тот же миг битва затихла. Мужчины стали рассаживаться за столиками, приводя в порядок одежду, женщины выходили из углов. По лестнице спускалась полиция.
— Кто тут дрался? — спросил старший.
— Ничего такого нет, — с масляной улыбкой ответил хозяин. — Сами видите, всё как надо.
— Пойдёмте, — девушка дёрнула меня за руку. — Здесь не стоит оставаться ни минуты.
Мы остановились посреди окутанной тьмой площади. Рядом был фонтан. Девушка намочила платок и принялась оттирать мне щёку.
— Какой стыд! Учитель, и вдруг дерётся. Что скажут ученики…
— Слушайте, что это вы ухватились за мою профессию? — буркнул я, потому что во мне ещё кипела злость. — Не могу понять, чем учитель хуже прочих смертных.
— В том-то и дело, что вы должны быть выше других, а вы дерётесь, как грузчик.
— Может быть, вы сожалеете об упущенном танце?
— Возможно. На нём была такая ослепительная рубашка.
— Подобные типы действуют мне на нервы. Впрочем, и все остальные — те, что поедают вас глазами.
— Теперь вы знаете, как я жила, и перестанете упрекать меня в высокомерии.
— Нет, но они просто пожирают вас глазами, меряют взглядом ноги, руки, грудь. Только я один стою, скромно потупив взор.
— Это вы-то скромный? — возразила она. — И вы в это верите? Да вы хуже Старика.
Был и другой вечер, полный прозрачного жёлтого света и запахов дешёвого жаркого и жареной рыбы. Шёл дождь, и мы шли по тёмной узкой улочке. Я провожал её и знал, что она разрешит проводить её лишь до пристани на углу. Там она сядет на пароходик одна, как всегда одна, ещё ни разу я не провожал её до дома. Наверно, место, где она жила, было уж слишком неприглядным.
Тёмный коридор, по которому мы продвигались, пересекали полоски света, и мы проходили мимо грязных окон маленьких закусочных, в которых не было неонового освещения, даже приличной люстры, а висели одинокие унылые лампы, освещающие пыльные бутылки, обитую жестью стойку и столики с запятнанными клетчатыми скатертями.
— Хотите войдём? — предложил я, когда мы собирались пройти сквозь очередную полоску света.
— Сюда?
— А почему бы и нет, выглядит уютно…
— Может быть, для вас, для туристов. А меня мутит от одного этого жёлтого света. И потом этот запах, вы чувствуете — пахнет плохим маслом, грязной посудой, бедностью? Вся моя жизнь пропитана ею, порой мне кажется, что и вода, и ветер пахнут бедной кухней, что эти запахи будут преследовать меня до могилы.
Мы дошли до угла. Около канала виднелся последний ресторанчик, тоже маленький и дешёвый, но с террасой и гирляндами цветных лампочек, достаточно редких, чтобы не слишком много пришлось платить за электричество.