Человек с круглыми щеками поднимается со своего места.
— Вопрос в том, не вы ли последний, кто видел его в живых.
Кассир наклоняется ко мне. Его округлённые глаза смотрят оторопело.
— Но погодите… Я ничего не знаю…
— Бросьте, Баев. Ей-богу, эта роль вам просто не по плечу. Лучше скажите, что вы делали рано утром в комнате мертвеца?
— Рано утром?.. В комнате мертвеца?..
— Да. И оставьте эту манеру переспрашивать, чтобы выиграть секунду-другую. Как двоечник в младшем классе. Вас видели. Есть свидетели. Следовательно, вы должны отвечать.
Баеву нужно несколько секунд, чтобы хорошенько взвесить ситуацию. Наконец, надутые щёки приходят в движение:
— Я не был в комнате. Шёл на работу и увидал, что дверь зимнего сада распахнута… И дверь комнаты тоже… Я удивился, что Маринов пораскрывал двери в такую погоду. Заглянул. Смотрю — спит. Я прикрыл двери и ушёл. Вот, пожалуй, и всё.
— А вам не показалось, что это довольно неудобная поза для сна?
Кассир постепенно набирается уверенности. Он почти доволен своим творчеством.
— На позу я не обратил внимания.
Не спуская с него глаз, я вытаскиваю сигарету и закуриваю.
— Вы, должно быть, не обратили внимания и на симпатии покойного к вашей жене?
Баев бросает на меня быстрый взгляд и тут же отводит глаза в сторону. На лице у него появляется гримаса, смутно напоминающая презрительную улыбку.
— Бабьи сплетни. Трепотня. Маринов был волокитой, это верно, но никогда не переступал границ… А симпатии он скорее питал к этой… к Жанне, студентке.
— Но, говорят, что и вашу жену он осыпал знаками внимания?
— Глупости. Мелкие подарки, не более.
— Например?
— Разве всё упомнишь? Пара чулок… Комбинация…
— А вам не кажется, — дружелюбно замечаю я, — что это довольно интимные подарки? Если кто-то на вас наденет комбинацию, не исключено, что в один прекрасный день ему захочется её снять…
— На меня никто не надевал комбинаций, — прерывает меня хмуро Баев.
— Охотно верю. Даже допускаю, что в комбинации вы выглядели бы так, что у каждого родилось бы желание не раздеть вас, а немедленно чем-нибудь прикрыть. Но речь идёт о вашей жене.
— Оставьте мою жену в покое, — рассерженно рявкает кассир. — Вы утратили чувство меры.
— И мне так кажется, но бывают случаи, когда это необходимо. После той истории, например, которую вы мне сочинили: заглянул, прикрыл обе двери, чтобы Маринов чего доброго не простыл, и тихонечко ушёл. Или, как сказал Юлий Цезарь: пришёл, увидел… отправился на работу.
До Баева, кажется, только сейчас доходит, что за сочинение ему поставили двойку. Крупное туловище его снова склоняется к стеклянному окошку.
— Я вам говорю сущую правду. Если вы хотите доказать, что я причастен к смерти Маринова…
— Погодите, — успокаиваю его я. — До этого мы ещё не дошли. Впрочем, где вы были в момент смерти?
Кассир почти готов выплюнуть ответ. Но внезапно замечает уловку.
— Не знаю, что вы имеете в виду, — осторожно бормочет он.
— Тогда скажите мне вообще, где вы были вчера вечером?
— С приятелями… То есть с одним приятелем.
— Имя, фамилия и адрес лица?
— Иван Костов, улица Светлая, 4.
— Где работает?
— Пенсионер.
— Телефон?
— Телефона нету.
Опираясь обеими руками о перегородку, я склоняюсь к окошку. Тёмные глаза с жёлто-грязными белками оказываются прямо передо мной.
— Как же вы тогда ему сообщите, что именно следует мне сказать? До улицы Светлой довольно далеко. Или вы уже ему сообщили? Когда? Перед тем, как прийти на работу?
Эта пулемётная очередь вопросов — не для таких тугодумов, как Баев. Единственное, что он способен выдавить в ответ, это междометия, ничего не значащие словечки и особенно повторения.
— Я… Ведь я вам уже сказал… С приятелем… А что мне нужно сообщать ему?
Я не вслушиваюсь в его лепет. Не стараюсь уличить во лжи. Важно, чтобы сам он понял: от его версии камня на камне не осталось. Да и это не так уж важно.
Суп и баранина с капустой не обманывают моих ожиданий. Они полностью покрылись жиром. Я закуриваю на закуску сигарету и поднимаюсь в кабинет. Щёлкаю выключателем и печально смотрю на тусклую лампочку. Зимние сумерки за окном вот-вот превратятся в темноту. Дождь, собравшись с силами, стучит в окно так же, как на рассвете. И я так же, как на рассвете, некоторое время созерцаю своё лучезарное отражение на этом лучезарном фоне. Только с утра произошли кой-какие небольшие события, и это заставляет меня снять телефонную трубку.
Пока я звоню туда-сюда, мной овладевает то чувство уверенности, которое испытывает шофёр, улавливая на слух, что мотор автомобиля работает вполне исправно. Итак, дан первоначальный толчок, и машина пришла в движение. В разных учреждениях в различных районах города начали наводить справки. Там, где-то на конце провода, — знакомые люди, и я слышу их голоса, прерываемые моим голосом.
— … Да, да, и о прошлом, и о настоящем… Будущим не интересуемся… Какие тут шутки — не до шуток… А также справки о двух других. И побыстрее, хорошо?
В своё время великие пионеры нашей профессии с голыми руками бросались в водоворот преступности. Интуиция. Единоборство. Ухо прижато к замочной скважине, рука — на спуске пистолета. Не говоря уж о кулачных ударах прямо в челюсть противника. А сейчас — сплошная канцелярщина. Нужны тебе сведения — пожалуйста, запрашиваешь в соответствующем ведомстве… Да если кто-нибудь вам скажет, что профессия инспектора милиции романтична, пошлите его, ко всем чертям.
И эта подслеповатая лампочка со своими сорока свечами… Действительно, есть с чего завыть. Надо теперь же пойти сказать, чтобы её сменили…
Воодушевлённый этим решением, я выхожу из-за письменного стола и делаю шаг к двери. Но в это мгновение дверь распахивается, и на пороге вырастает лейтенант.
— Вас вызывает товарищ полковник.
— Я как раз собирался к нему. А как насчёт цианистого калия?
— Распорядился. Завтра нам дадут список всех лиц, получивших его в прошлом году по специальному протоколу.
Пока я иду по коридору, у меня проносится мысль, что начальство вызывает не только для того, чтобы преподнести розы. Впрочем, однажды случилось и такое. Вхожу, а на письменном столе шефа — роскошный букет роз. Оказалось — вещественное доказательство. Убийца застенчиво прятал за цветами заряженный пистолет. Интересно, почему именно розы? Гладиолусы дешевле. Вкус…
— Ну, что нового? — говорит начальник, указывая мне на кресло у письменного стола.
Вечный вопрос. Вопрос без значения. Нечто вроде приветствия. В сущности, полковнику не хуже моего известно, что у нас нового.
Всё же я описываю в нескольких словах, чего нам удалось добиться. Останавливаюсь на некоторых версиях. Полковник внимательно, сосредоточенно слушает, словно впервые узнаёт от меня, как ведётся дознание. Я на его месте наверняка буркнул бы: «Покороче!» Но он слушает, и мне, как всегда, кажется, что он ищет слабые места в той или иной версии.
— Вообще, — заключаю, — в данном случае трудно не столько найти мотив, сколько понять, какой именно из множества мотивов сыграл свою роковую роль. Пока у нас четыре потенциальных преступника, но к вечеру их может оказаться шесть. Врагов у него хватало.
Полковник кивает и подвигает ко мне деревянную коробку с сигаретами. Сам он не курит, что не мешает ему вспоминать — пусть с опозданием — о потребностях курильщика.
— Похоже на тот случай повешения в Русе, когда инсценировали самоубийство, — задумчиво говорит полковник.
— Вот именно, — подтверждаю я, жадно глотая дым.
— Похоже, да всё-таки не то, — смеётся шеф, довольный что ему удалось поймать меня на удочку.
— Разница всегда бывает, — отвечаю. — Даже между близнецами.
— Да, но тут, пожалуй, побольше. Ты сам видишь, уверен. Пока у тебя, конечно, есть немало причин для серьёзных подозрений, но всё-таки недостаточно, чтобы эти подозрения перешли в полную уверенность. Допустим, что Маринова отравили. Тогда убийце ничего не стоило инсценировать самоубийство, спрятав вторую рюмку в карман. С другой стороны, давно известно, что самоубийца иногда вносит немалую путаницу в следствие, ставя перед собой вторую рюмку. Минимальная возможность, но всё-таки возможность…