— Да, но…
— Погодите, — жестом останавливаю его я. — Силлогизм подтверждается и другим обстоятельством: еще один человек, который тоже должен был бы слышать шаги, молчит. Человек этот — ваша соседка Катя. Жанна для нее — единственное близкое существо. Так что поймите: ваше молчание — красноречивый ответ для меня. Но точный ли, хочу я знать?
Славов молчит: ему, видимо, еще раз нужно взвесить все мои доводы. После чего он, по всей вероятности, будет по-прежнему молчать. Эти педанты — ужасные упрямцы.
За дверью раздаются четкие шаги. Стучат. Входит один из милиционеров.
— Товарищ майор, можно вас на минуточку?
— Сейчас, — отвечаю. — И без того разговор тут что-то не клеится.
Комната Маринова наверху чувствительно изменилась и не к лучшему. Раньше она была просто заставлена. Теперь перевернута вверх дном и до основания обшарена. Зеркальный шкаф, за которым я вчера поджидал с трепетом возлюбленную, выдвинут вперед и прислонен к стене. Одна из его передних подпорок смахивает на лапу льва или какого-то мифологического животного — достаточно громадного, чтобы можно было что-то спрятать внутри. Это «что-то» находится сейчас на столе, к которому меня подводит лейтенант. Если вы ожидали, что я увижу золото или драгоценные каменья, должен вас сразу же разочаровать. Речь идет о листках бумаги, исписанных мелким почерком. Я внимательно рассматриваю их, что не мешает мне время от времени деловито поглядывать в окно. Через палисадник последовательно проходят исполненные трудового энтузиазма инженер, врач, кассир и адвокат. Последние два, хоть и бросают опасливые взгляды на окно, шагают с особенным достоинством.
А в комнате все еще продолжается обыск, хотя, по мне, искать уже нечего: птичка у меня в руках. Или две птички, если хотите. Две птички — две жгучие тайны.
Ну, теперь-то я могу приступить к выполнению своего первоначального плана и нанести дамам утренний визит. Тем более, что я побрился.
Дора не очень мне удивлена. Присутствие мое в доме наверняка не ускользнуло от ее внимания. Особенно если иметь в виду, что в каждой двери есть замочная скважина. Тем не менее женщина старательно изображает удивление.
— Ах, это вы…
— Да, я…
После этих нежных восклицаний хозяйка приглашает меня в комнату и усаживает в мягкое кресло, а сама устраивается рядышком в другом, застенчиво придерживая полу халата с тем, чтобы тут же, скрестив ноги, обнажить их выше колен.
Дождь, припустивший с новой силой, поливает пологими струями высокое унылое окно. От этого в натопленной комнате становится еще уютней. Особенно если абстрагироваться от шкафа-гиганта, занимающего половину площади.
Дора ласково усмехается, и глаза ее при этом просят о соответствующей любезности. В стремлении избежать соблазна этих глаз и оголившихся колен, я невольно переключаюсь на грудь — такую высокую и открытую, что я тут же спасаюсь бегством в нейтральную полосу прически.
— Еще вчера, увидев вас, я понял, что это не последняя наша встреча, — галантно начинаю я. — Дора, Дора, позвольте мне вас так назвать, вы ужасно очаровательны…
Дора довольно улыбается — наконец-то.
— … и ужасно лживы.
Изумленно вскинутые брови. Выражение обиды на лице.
— Да, да. Но покончим с этим театром. И опустите занавес.
При этих словах я небрежно киваю на приподнятую полу халата. Дора торопливо опускает ее. И, чтобы не оставить и тени сомнений относительно цели моего визита, добавляю:
— Точно и коротко отвечайте на мои вопросы. А то смотрите — софийскую прописку можно легко заменить другой — вполне возможно, что тоже софийской, но уготованной для лжесвидетелей. Итак: когда вы вышли замуж за Баева?
— Два года тому назад, — пытается овладеть собой Дора. — Не понимаю только, почему необходимы были такие угрозы…
— Увидите. Когда точно?
— В конце сентября. Двадцать восьмого или двадцать девятого — что-то в этом роде, по-моему.
— Светлая дата явно не врезалась в вашу память сверкающими буквами. Но все же постарайтесь вспомнить.
— Думаю, что двадцать девятого.
— Хорошо. Мы проверим, правильно ли вы думаете. А эта мебель и все прочее когда появились? Перед свадьбой?
— Да.
— Приданое мужа?
Дора утвердительно кивает.
— А на какие средства он все это купил?
— Возможно, у него были сбережения, — пожимает плечами женщина.
— Слушайте. То, что я вам только что сказал, это не дружеская шутка. У вас могут выйти большие неприятности, если вы меня не так поняли…
— Кажется, Маринов дал ему денег, — поколебавшись, отвечает Дора.
Она выглядит совсем расстроенной.
— Маринов дал ему денег, верно, но это произошло позже. А мы говорим сейчас о свадьбе. На что вы купили мебель и все прочее?
— Я ничего не покупала. И перестаньте впутывать меня во все эти истории. Все, что здесь есть, купил перед свадьбой он.
— На какие деньги?
— Взял из кассы, если вы так настаиваете. А потом занял у Маринова и восстановил сумму.
— Второе: когда вы вступили в связь с Мариновым?
Выражение обиды на лице на этот раз совершенно неподдельное.
— Это уж чересчур, инспектор… Вы слишком далеко заходите.
— Что ж, пойду еще дальше и скажу, что речь идет, возможно, об убийстве, что в этом убийстве замешана женщина и ваши уловки вряд ли могут сойти за проявление девичьей стыдливости. Когда вы вступили в связь с Мариновым? Не заставляйте меня повторять!
Женщина опускает голову. Обида уступает место усталости.
— Через несколько месяцев после свадьбы.
— Точнее.
— На четвертый месяц.
— To-есть, вскоре после того, как Маринов дал деньги вашему мужу?
— Да.
— А когда Баев это понял? Каким образом он об этом узнал? Как реагировал? Да говорите же! Не из-за ножек же я к вам пришел…
— Понял, мне кажется, очень скоро, хоть и закрывал на это глаза. Но однажды вернулся раньше обычного и застал нас… Начался скандал… Баев угрожал… Маринов тоже… «Будешь, мол, болтать, посажу. Думаешь, я уничтожил твои расписки? И как деньги из кассы брал — все скажу. Не попридержишь язык — заживо в тюрьмесгною». Долго ругались, и наконец Баев сдался.
— А вы?
Дора поднимает на меня измученные глаза.
— Я?. Уж не думаете вы, что так приятно жить с этим типом? Противным, старым. И глупым вдобавок.
— Это вы о ком? О Баеве или о Маринове?
— О Баеве. Хоть и другой тоже был не такое уж сокровище. Но по крайней мере вел себя галантно… По настроению, конечно… Голову закружил мне обещаниями. И материально, мол, обеспечит… И свободу предоставит… А тот дрожал над каждым грошом. Из-за лева устраивал сцены. И какая скотина, господи… Хорошенькое счастье жить с таким типом! Хотя, в сущности, со второго месяца я перестала с ним жить как жена. Он превратил мою жизнь в ад, и Маринов явился для меня спасением — Баев хоть и показывал свои когти, но все же ужасно боялся Маринова. Господи, какой ад с этими двумя…
— А кто вас гнал силком в этот ад?
— Никто… Сама во всем виновата. Когда нет близкого человека…
— А родители?
Дора презрительно кривит губы.
— Если б не родители, я бы, может, не попала в этот переплет. Отец поучал меня одними пощечинами…
И женщина рассказывает о себе, о семье, об упоительных перспективах, которые ей сулили дома: кухня, швабра и вполне солидный, хоть и чуточку перезревший супруг. Я смотрю на нее — жалкую, униженную, начисто позабывшую о заученных позах — и думаю про себя: «Прорвало. Поди попробуй теперь остановить. Не замолкнет, пока не выложит все до самой мельчайшей подробности».
Вечная история: ищешь убийцу, а наталкиваешься на ворох грязного белья. И занимаешься, помимо главного, целой кучей побочных дел… Только бы не расплакалась…
Именно в этот самый момент Дора начинает плакать. Сначала, закрыв лицо руками, тихонько всхлипывает, но я совершаю фатальную ошибку: встаю и успокаивающе похлопываю ее по спине, забыв, что сочувствие лишь усиливает реакцию. Всхлипывания переходят в бурные рыдания, и я не знаю, что предпринять — не могу я равнодушно переносить чужого плача. Разве что заплачет сам старик Аденауэр.