— Ну, будет, будет, — похлопываю я ее по плечу. — Некрасиво, когда человек плачет от жалости к себе. А вы жалеете себя. Правда, у вас есть для этого основания. Но не забывайте, что вина ваша, несмотря на смягчающие обстоятельства… Так на какие же это курсы вы собирались поступить?
— На курсы медицинских сестер, — всхлипывает Дора. — Доктор Колев мне предлагал… Но я, дура, отказалась…
— И зря. Идея совсем не плохая. Куда лучше этой во всяком случае, — киваю я на фотографию Баева. — Но… дело ваше.
Дора вытирает платочком глаза.
— Доктор был очень добр ко мне. А я, дура, упрямилась.
— Ничего — на ошибках учатся. Вернетесь к доброму человеку…
— Вы неправильно меня поняли. Колев — не для таких, как я. У него есть невеста…
— Ах, да. Биология. Серьезная наука. Но санитария тоже ничего. Впрочем, это ваше дело.
Я, взмахнув рукой, ухожу. У меня такое ощущение, что Дора достаточно потрясена событиями и не нуждается в дальнейших советах. Посмотрим, что делается с другой.
Спускаюсь в подвал и тут же опрометью вылетаю оттуда наверх, спасаясь от словесного водопада, которым собиралась меня окатить тетя Катя, сообщившая, что Жанны, к сожалению, нет дома. После того, что я выслушал у Баевых, это и впрямь было бы чересчур.
Интересующего меня лица не оказывается и в «Варшаве». Зачеркнув мысленно один пункт в разработанном мною плане, иду к Баеву в сберкассу. По пути забегаю в дирекцию — бросить взгляд на собранные сведения, касающиеся некоторых действующих лиц этой запутанной истории.
В кассу поспеваю как раз вовремя — я хочу сказать, за минуту до закрытия. Как и вчера, замешкавшиеся служащие торопятся на обед. Как и вчера, Баев задержался — раскладывает пачки денег и квитанции. Я с непринужденностью старого знакомого опираюсь о перегородку. Баев сразу же отрывается от дел.
— Знаю, знаю, — поднимаю я руку. — Касса закрыта. И зарплату не даем. Сегодня мы даем показания. Итак — лживое алиби. Злоупотребление государственными средствами. Расписка на крупную сумму в кармане Маринова. Ревность к тому же Маринову. Угрозы по адресу упомянутого Маринова, сформулированные в присутствии третьего лица. Страх перед Мариновым. Желание уничтожить причину страха. В таких случаях обыкновенно спрашивают: «Где вы зарыли труп?» Я однако удовольствуюсь пока более невинным вопросом: откуда вы взяли яд?
— Вы… вы шутите… — шепчет Баев пересохшими от волнения губами.
— А чего же вы не смеетесь? Нет, мне не до шуточек, дорогой. Пришло время улик.
Широким, несколько театральным жестом, может быть, и не свидетельствующим о тонком вкусе, вытаскиваю из кармана расписку и сую ее под нос кассиру.
— Это улика номер один. Улика номер два — показания вашей жены. Улика номер три — ваши собственные показания, которых я с нетерпением жду.
Баев мрачно смотрит на расписку — я чувствую, что он борется с желанием выхватить ее у меня из рук и порвать. Наконец, он овладевает собой и буркает:
— Не знаю, что сказала вам эта мерзавка. Я не имею ничего общего со смертью Маринова. Ничего!
— Ну, вот, мерзавка! С каких это пор женщина вашей мечты стала мерзавкой. И вообще — можете вы мне сказать, где вы находились в ночь убийства, учитывая, что полчаса назад я установил лживость вашего алиби.
— У своей первой жены…
— Первая жена… И вторая ложь… А почему вы не сказали мне сразу, если были у первой жены?
— Неудобно, сами понимаете…
— Какая чувствительность! А лгать вам не было неудобно… Что вам понадобилось от первой жены? Надежное алиби?
— Ничего мне от нее не надо. Я часто туда хожу. Там для меня настоящий дом с тех пор, как эта мерзавка… сами понимаете… И после всего, что я сделал для нее… Из грязи вытащил… Влез в долги… Рисковал своим честным именем…
И этого прорвало. Поди останови. И новый ворох грязного белья вырастает передо мной. Или, может, того же самого, но рассматриваемого с другой позиции — с позиции уязвленного рогоносца… Уйма живописных подробностей. Кроме одной, существенной.
Я рассеянно слушаю и опять улавливаю слово «ад».
— Погодите! — говорю я ему. — Голова пухнет от всего. Раз ад, почему же вы не поставили точку?
— Разве это зависело от меня? В этом доме рашаю-щее слово принадлежало одному Маринову… Он терроризировал нас всех.
— А кто ж из вас сумел поставить точку?
— Не знаю. Только не я.
— Допустим, что не вы. Но тогда кто же?
— Не знаю. Во всяком случае не я. А за Димова не могу ручаться.
Шагая по улице под моросящим дождем, я с тоской представляю себе, как моя порция баранины покрывается слоем жира. Потом примиряюсь и начинаю смотреть на вещи философски. Во-первых, горячая пища вредна, во-вторых, я уже так отвык от нее, что случись мне ее попробовать, я, наверно, с отвращением отвернусь. Поэтому железо должно быть горячим, если хочешь его ковать. Эта мысль придает мне бодрости, и я ускоряю шаг.
Димова я застаю одного в конторе. Это уже плюс. Ни от чего так не простужаешься, как от допросов под открытым небом. Вспотеешь, прохватит тебя сквозняком — и вот тебе озноб, бред…
— Хочу вас обрадовать, — приветствую я Димова, который едва кивает в ответ. — Мы нашли то, что вы искали!
При этом я весело размахиваю письмами и доносами, найденными в тайнике, устроенном в мифологической ноге. Димов почему-то не бросается мне на шею — он становится еще мрачней.
— Вы что, не рады? — продолжаю я. — Что ж, такова жизнь. Хочешь доставить человеку радость, а вместо этого… Ну, хоть развлеку вас новостью, что ваше алиби оказалось фальшивым, господин тайный агент!
— Я не был тайным агентом, — почти апатично произносит Димов.
— А доносы? Вы, наверно, припоминаете, что, кроме ваших любовных писем, там были и доносы.
Для пущей наглядности я снова помахиваю документами.
— Вы сами знаете их содержание, — мертвым голосом отвечает Димов. — Мелкие, совсем пустяковые сведения, которые давал полиции не только я и которые сам Маринов заставлял меня собирать о клиентах.
— Почему же вы так боялись, что мы обнаружим эти пустяки?
— Из страха потерять адвокатское место.
— Что же, мотив серьезный…
— Но, согласитесь, недостаточный для того, чтобы совершить убийство… В сущности, я впервые испугался, что документы эти найдут, только после смерти Маринова. Пока же этот подлец был жив, я вообще не думал об этом. Просто понимал, что ему самому было выгодно как можно дольше шантажировать меня.
— А что он требовал, шантажируя?
Подперев голову рукой, Димов уставился неподвижным взглядом в исцарапанную, забрызганную чернилами крышку письменного стола.
— Самых разных услуг. Командовал мною, будто я был у него на побегушках. Гонял по таможням… Заставлял продавать заграничные вещи… Требовал, чтоб я его знакомил с девушками… пока не отправился ко всем чертям.
— Ну, ну, полегче — все-таки покойник. Давайте переменим тему. Итак, в тот вечер, когда ваш приятель отправился, как вы выразились, ко всем чертям, вы находились не в Ямболе, а в Софии. А если точнее?
— Дома.
— А почему вы солгали… простите, отклонились от истины?
— Чтобы избежать тех самых допросов, которым вы меня подвергаете.
— Легкомысленно. Судьбы все равно не избежать. Но хватит избитых афоризмов! Что именно вы делали дома? Пили коньяк с Мариновым?
— Никакого коньяка я не пил.
— Значит, он пил, а вы наливали?
— Не был я у Маринова, я вам уже сказал. У Маринова была женщина.
— Женщина? Это слишком общо.
— Я не могу точно утверждать, но когда я возвращался домой, мне показалось, что я слышу голос этой маленькой дурочки — Жанны.