В конце концов мы обо всем уславливаемся, и Пирожков, тяжело вздыхая, уходит.
А я вытаскиваю лист чистой бумаги и, пока все еще свежо в памяти, записываю главное из того, что я сейчас услышал. Но обдумать все это я не успеваю. В комнату заходит Игорь.
Мой друг внешне, как всегда, невозмутим и сдержан, широкое его лицо с чуть приплюснутым носом и выступающим подбородком прямо-таки дышит неколебимой уверенностью. Движения неторопливы и чуть небрежны. Словом, любой посторонний взгляд должен был бы залюбоваться этим спокойным и сильным человеком. Но я не посторонний, взгляд у меня особый, и, кроме того, у меня есть с чем сравнивать. И потому я сразу замечаю, что все эти признаки спокойствия и самоуверенности выданы с чуть уловимым перебором. А вертикальная складочка между бровями появляется у Игоря только в особых, и притом весьма затруднительных обстоятельствах.
Кивнув мне, Игорь садится за свой стол и, озабоченно хмурясь, вытаскивает из стола какие-то бумаги, всем своим видом демонстрируя нетерпеливое намерение углубиться в их изучение. Все это, однако, в заблуждение меня не вводит. И Игорь в тот же миг прекрасно это улавливает.
Он пристально и мрачно смотрит на меня, потом отводит взгляд в сторону и говорит:
– Я развожусь с Аллой.
– Ну да? – невольно вырывается у меня. – Ты что, спятил?
– Думаю, что так будет лучше нам обоим.
– Нет, ты действительно спятил! – кричу я, навалившись грудью на стол.
– Алла уже знает?
– Она сама предложила.
– Она это тысячу раз предлагала. Это чепуха!
– Нет, теперь уже серьезно.
На этот раз я пристально смотрю ему в глаза.
– Старик, ты не все мне говоришь.
– Чего же тебе еще?
– Сам знаешь.
Некоторое время мы молчим и довольно нервно курим.
– У всякого человека есть предел терпения и выдержки, – наконец говорит Игорь. – У меня он тоже есть.
– У всякого человека есть еще голова, – отвечаю я, – у тебя она тоже есть.
Игорь угрюмо смотрит в сторону и цедит сквозь зубы:
– Бесполезный разговор.
– Но Алка тебя любит. И потом Димка. Что ты делаешь?
– Я все понимаю.
– Но не все мне говоришь.
Игорь молчит.
– Ты Алле сказал о своем решении?
– Она мне сказала о своем решении!
– Она тебе уже тысячу раз это говорила. Что ты ей ответил?
– Ответил, что согласен.
Теперь мы уже оба молчим.
Да, дело серьезное. Никогда еще Игорь не отвечал на Алкины выходки согласием. Раньше он всегда отшучивался и успокаивал ее. И теперь я не знаю, что сказать. И, честно говоря, не убежден, что Игорь действительно спятил. С Аллой жить трудно, она невозможно вспыльчива, подозрительна и замучила Игоря ревностью.
Когда я думаю о таком конфликте спокойно и абстрактно, то понимаю, что разводы бывают разные, и иногда это лучший выход. Но сейчас я не могу думать об этом спокойно и тем более абстрактно. Игорь мой друг, самый близкий друг. И его развод – это разрушение какой-то частицы моей собственной жизни, привычной, усвоенной и потому, как мне кажется, правильной, необходимой. И еще мне кажется, что Игорю будет плохо, и Алле, и Димке. Всем! И мне тоже. Хотя, может быть, я не прав, и Игорю будет лучше? Но в то же время я чувствую, что в моих словах и советах нет веских аргументов, да и быть не может. Мне попросту не хватает жизненного опыта, и потому нет ясной позиции в этом сложном конфликте. Что я могу посоветовать Игорю? Что я должен от него требовать?
Но сейчас меня беспокоит не это. И я неуклюже и высокопарно спрашиваю:
– Ты полюбил другую? Только честно.
Игорь пожимает плечами.
– Я не предлагал развода. Предложила Алла.
– Ты не ответил на мой вопрос.
– Я не предлагал развода, – с ноткой раздражения упрямо повторяет Игорь.
Но тут звонит один из телефонов. Это Кузьмич. Он приказывает мне и Игорю явиться к нему.
В кабинете начальства мы застаем Валю Денисова.
– А ну повтори, – велит ему Кузьмич, когда мы с Игорем усаживаемся возле его стола.
Валя спокойно повторяет:
– Все перечисленные в таблице граждане, как я уже говорил, выехали в неизвестном направлении. Словом, исчезли.
– Выехали одновременно?
– Почти.
Наступает длительная пауза. Мы с Игорем пытаемся переварить эту неожиданную и странную новость. Да, странная новость. Вернее, даже не странная, а подозрительная. Я тут же вспоминаю конец той записки: «…когда соберутся все».
– Выходит, Николов протрубил сбор, – говорю я.
– Или его самого вызвали на сбор, – возражает Валя и добавляет. – В любом случае тут что-то нечисто.
– Вот что, – говорит наконец Кузьмич и обращается к Вале. – Свяжись со всеми четырьмя городами. Пусть наши хлопцы там пошуруют. Наверное, кто-то из этих людей выехал в командировку или, допустим, к родным. Выехать в не известном никому направлении они не могли.