— Я?.. — очень естественно удивляется Мушанский. — Вы меня с кем-то путаете.
— Может быть, с Жорой Кротковым? — усмехается Кузьмич. — Супруги Худыш уверены, что вы Кротков.
— Неостроумно, — сухо отрезает Мушанский.
У него заметно портится настроение.
— А разве остроумно отрицать то, что мы уже знаем? — спрашивает Кузьмич. — Вы должны были бы это сразу понять.
— Ничего я не желаю понимать, — с вызовом отвечает Мушанский. — Повторяю, вы меня с кем-то путаете.
— Нет, мы вас ни с кем не путаем, — Кузьмич качает головой. — Вас опознают работники всех московских гостиниц, где вы побывали. А потом мы отвезем вас в Ленинград и Харьков. Там вас тоже опознают, будьте уверены. У вас очень запоминающаяся внешность. И преступления тоже. Особенно последнее.
Я замечаю, как у Мушанского начинают нервно подергиваться уголки рта.
— Да-а, — невозмутимо продолжает Кузьмич. — Последний раз вы пошли на убийство. А потом у вас появился и пистолет.
— Толпа! — со злостью кричит Мушанский. — Толпа может довести личность до крайних мер самозащиты. И тогда личность берется за оружие! Понятно вам это?!
— Ну если каждая личность будет браться за оружие, — говорит Кузьмич, — что получится?
— Я говорю не о каждой личности, — Мушанский презрительно пожимает плечами. — Я говорю о личности с большой буквы.
— Большая буква начинает слово, которое требует уважения, — говорит Кузьмич спокойно. — Имя каждого человека пишется с большой буквы. Но можно лишиться уважения и остаться только с большой буквы.
— Чьего уважения, разрешите узнать? — иронически осведомляется Мушанский.
— Людей. Больше ждать уважение не от кого.
Мушанский пожимает плечами, всем видом своим демонстрируя глубочайшее презрение.
— Ладно, — говорит Кузьмич, — хватит кривляться. Пока что вы вор, Мушанский. Самый обыкновенный вор. И это слово никогда еще не писалось с большой буквы… как и слово «убийца».
— Я не убийца!.. — кричит Мушанский и стучит кулаком по столу.
— Мы еще дойдем до этого эпизода. А пока что вы признаете шесть краж по Москве?
Мушанский резко поправляет:
— Пять!
— Какие же пять вы признаете? — спокойно осведомляется Кузьмич.
Мушанский торопливо перечисляет первые пять краж. Это он «берет на себя». Деться тут некуда, он понимает. Но почему он «не берет» шестую? Конечно, там еще и попытка убийства. Но ведь деться от нее тоже некуда.
Все это, видимо, понимает и Кузьмич.
— А шестая? — спрашивает он.
— Шестой не было, — решительно заявляет Мушанский.
И тут я вспоминаю исчезнувшего жильца того «люкса». Вспоминаю, что мы так и не знаем, что взял в этом «люксе» Мушанский. И вменить ему ту кражу пока невозможно. Но откуда это может знать Мушанский?
— Вы были в той, шестой гостинице, — говорит Кузьмич. — Вас там видели и запомнили. Хорошо запомнили. Вы там впервые решились на убийство.
— Это не убийство!.. Я не хотел убивать!.. — снова кричит Мушанский, и в больших черных глазах его мелькает страх. — Это просто… самозащита, если угодно!.. Я не хотел! Не хотел, понятно вам?!
— Ладно, — говорит Кузьмич. — Всем этим займется следователь. Мне вы скажите только вот что: какие вещи вы взяли в шестой гостинице, в том самом «люксе», где вы напали на женщину? Вы же понимаете, что это вам ничем дополнительно не грозит. Кражей больше, кражей меньше. У вас и так их хватает. К тому же вы уже все равно признались, что в номере-то были. Ведь были?
— Был… — выдавливает из себя Мушанский.
— Что же вы там взяли?
— Ничего не взял.
К моему удивлению, он неожиданно приободряется.
— Ну, ну, — говорит Кузьмич, — я же вам сказал…
— Я превосходнейшим образом понял, что вы мне сказали.
Мушанский разваливается на стуле и просит еще одну сигарету.
Он снова принимается разыгрывать какую-то очередную роль. Момент ему кажется самым подходящим. Еще бы! Мы чего-то не знаем, а вот он знает, и, если ему заблагорассудится, он скажет. А не захочет, так и не скажет. И мы ничего тут поделать не можем.
Кузьмич остается, однако, невозмутимо спокоен.
— Почему же вы говорите неправду? — спрашивает он.
— Я говорю чистейшую правду, — отчеканивает Мушанский таким тоном, будто он никогда еще в жизни не лгал, и ему оскорбительны подозрения.
— Значит, испугались того, что случилось, и, ничего не взяв, поспешили удрать, так, что ли? — снова спрашивает Кузьмич.