После влажной прохлады степной вечерней дороги город пахнул на меня жаром перегретого за день асфальта, сухим воздухом, пропитанным испарениями бензина и выхлопных тазов.
В глазах зарябили окна домов, вывески магазинов, световая реклама, небо переплелось проводами троллейбусов, трамваев, засветились тревожные огни светофоров.
Я даже поначалу растерялся, очутившись в потоке автомобилей, беспощадно и жестоко прокладывающих себе путь на перекрестках. Мне казалось, что улица слишком тесная и слишком велик риск вот так мчаться и мчаться наперегонки, не давая себе ни минуты покоя.
Во мне еще жила ширь степи, пустота ее дорог, на которых не было необходимости завоевывать время и полосу продвижения…
По Ворошиловградскому проспекту, главной улице города, гуляло много народу. Просто неправдоподобно много. Словно людей специально свезли сюда и заставили ходить взад-вперед, забегать и выбегать из дверей магазинов, быстро пересекать улицу прямо перед радиаторами машин.
Я почувствовал себя муравьем, очутившимся среди большого леса.
И только когда я услышал в трубке телефона-автомата Борькин голос, ощущение одинокости прошло.
— Кича! Ты откуда?
— Долго объяснять. Мне нужны штаны и пиджак. Куртка тоже сойдет.
Михайлов хмыкнул:
— Ты что, голый?
— В форме, как полагается, и на мотоцикле…
— Ладно, разберемся. Жми ко мне. Ты где сейчас? (Я сказал.) Это прямо у нас под носом. Через три дома.
Я еще раз подивился: ловкач Михайлов, устроился в таком городе, прямо в центре. Да ведь это квартира тестя… Но устроиться зятем зампреда облисполкома тоже надо уметь.
Борька открыл сам. В легком шерстяном спортивном костюме, с белой полосой вдоль рукавов, он провел меня через пустой чистый паркетный коридор в небольшую светлую комнату, которая казалась совершенно не обставленной, но в то же время здесь было все: где сесть, где лечь и даже имелись ненужные для обихода вещи — полочки с безделушками, подставки, цветы.
В моей хате стояла кровать, стол со стульями, платяной шкаф, но выглядела она так, будто полна мебели.
Борька указал на кресло. Я сел в него с большой опаской — как бы не запачкать светло-зеленую обивку. Я весь был пропитан пылью. Мне даже казалось, что она осела у меня внутри.
Честно говоря, обстановка меня смущала. Я отвык от современного городского уюта.
Но усталость взяла свое. Я поудобней устроился в кресле, тело расслабилось. И тут только дали о себе знать те километры, которые я отмахал за рулем. Они заныли в руках и ногах, замельтешили в мозгу бесконечной чередой поворотов, спусков, выбоин, кочек и подъемов…
Михайлов положил на низкий журнальный импортный столик пачку сигарет и диковинную зажигалку в виде кувшинчика.
— Закуришь? (Я отрицательно мотнул головой.) Скажи-ка! До сих пор не начал. А я много курю. Работа нервная. Вообще обязанностей много…
Я почувствовал, что здесь, дома, Борька какой-то другой. При встрече в Краснопартизанске он выглядел прямо-таки рубакой — все нипочем.
— Может быть, женатая жизнь заедает? — усмехнулся я.
Михайлов солидно ответил:
— Этим я доволен. Сам видишь — полный порядок.— Борька небрежно обвел комнату рукой.
Порядок порядком, но провел к себе втихаря, никому не представил. Даже не спросит, хочу ли я есть. Мне-то не надо, потому что я еще сыт после прекрасного угощения Мирикло, но хотя бы ради приличия поинтересовался,
— Давай ближе к делу,— сказал я.— Мне надо завтра ехать в Юромск. В штатском. Смекаешь?
Что-то в нем все-таки заговорило.
— Постой. Сразу к делу… Я же знаю — наверное, шамать хочешь. Про себя небось ругаешься. Тут какая история: жинка вот-вот должна прийти. Теща-то дома, но я еще, сам понимаешь…
— Я сыт во! ~" Мой однокашник кисло произнес:
— Вот, обиделся! Ей-богу, Светка придет, сядем как надо. С коньячком, с хорошей колбаской…
— Иди ты к черту! Не хочу я.
— По глазам вижу, что хочешь. Ехать из своей Бахмачеевской…
— Я из Альметьевской. Наугощался там — будь здоров.
Борька испытующе посмотрел на меня:
— Не врешь?
— С чего это ты стал такой мнительный? В конце концов дай сказать…
— Говори,— тяжело вздохнул он.
Я понял, что он извиняется за свое присутствие здесь. Потому что я всегда знал о его честолюбии. И, достигнув своей мечты, он почувствовал себя в чем-то неуверенным. Ну что ж, поделом тебе, Борька Михайлов. Если тебя здесь затирают — сам виноват. А если ты принижаешься по своей воле — виноват вдвойне.
— Найти человека! Это не так просто, как тебе кажется! — воскликнул мой дружок, когда я рассказал ему о своих делах.
— Сам знаю.
— Знаешь, знаешь… По делу об убийстве инкассатора какой месяц ищем, и не только мы. Вся милиция Советского Союза! А ты сам решил. Чепуха какая-то.
— Я делаю ставку на Арефу. Михайлов недоверчиво пощелкал языком:
— Это надо продумать. А вдруг надует тебя твой цыганский Иван Сусанин?
— Какой ему смысл?
— У тебя расчет только на доверие, но…
— Не только,— перебил я его.— Денисов сам хочет найти сына. Хочет помочь ему осознать свою вину. Понимаешь, облегчить его участь, если тот виноват, конечно…
— А ты сомневаешься в этом?
— Всякое может быть…
— Ах, все-таки сомневаешься? Это уже совсем неплохо, Кича. Прогресс.
— Брось трепаться.
— Я не треплюсь. Я радуюсь.— Борька небрежно закурил.— И вообще неплохо бы тебе новые монографии почитать. По криминалистике, судебной психологии…
— Классиков русской литературы — Пушкина, Гоголя… Ты, Борька, индюк.
Все-таки разозлил меня.
— Давай, трави дальше.— Он это сказал, как многоопытный профессор зазнавшемуся ученику.
Я приготовился поддеть его. Помешали. Кто-то пришел. Я понял, что жена.
Борька вскочил с кресла, едва не опрокинув столик. Он выбежал в коридор, не сказав ни слова.
И через минуту в двери появилась его виноватая физиономия.
— Вот, Светик, тот самый Дима.
А его жена была простая девчонка. Не большая и не маленькая, лицо не очень приметное, все в конопушках и ямочках.
— Тот самый Дима,— повторила она,— из Бахмачеевской?
— Точно,— сказал я.
— Как там моя подружка Люба Коробова?
Я, стараясь не выдать своего удивления тем, что Света не только знает Любу, но и дружит с ней, рассказал о Любиных «боевых заслугах».
— Это похоже на Любку. Хоть она и младше меня, а всегда верховодила. Мы ведь из Бахмачеевской. Я там не была уже лет пять…
Теперь мне стало ясно, откуда Ксения Филипповна хорошо знает эту семью. Но ведь надо же было случиться, чтобы Борис женился на девчонке из Бахмачеевской. Поистине мир тесен.
Света спохватилась.
— Ты гостя накормил? — строго спросила она мужа.
— Умолял. Отказывается. Правда, Кича, умолял?
— Умолял,— подтвердил я.
— Ты с дороги?
Ого! Сразу на «ты». Мне это понравилось,
— С дороги, но есть не хочу, честное слово!
— На кухню, на кухню.— Она без дальнейших церемоний буквально вытолкнула нас на кухню.
Света пошла переодеться. Мы остались одни.
Борька как-то лихорадочно ставил на стол тарелки, рюмки, резал хлеб, колбасу…
— Работа в городе — одно, а у меня — совершенно другое,— продолжал я незаконченный разговор.— Когда ты в городе начинаешь какое-нибудь дело, то перед тобой возникают люди, которых ты видишь впервые. Что ты о них знаешь? Ничего.
— Это как знать,— многозначительно усмехнулся Михайлов.
— Не перебивай. А я в колхозе знаю каждого как облупленного.
— За три месяца? — усмехнулся Борька, доставая бутылку коньяка с небольшим количеством жидкости, почти на самом донышке.
— Я говорю о Денисовых. Понял? Так спрашивается, знаю я Арефу или нет, когда вижу его почти каждый день, бываю у него дома, ем с ним за одним столом?