— Ты смотри,— предупредил он меня строго,— подловят они тебя, погоришь. Не такие еще попадались на удочку. Вот у нас…
Он замолчал. Потому что пришла Света, В белом брючном костюме.
— Давай, Кича, прекратим на профессиональные темы… Не всем это интересно.
— Интересно,— сказала его жена и, взглянув на стол, прикусила палец.
Борька как-то сжался, словно ожидая выговора.
Но Света ничего не сказала. Она спокойно убрала бутылку в навесной шкафчик и достала другую, нераспечатанную.
— Мы тут сами, понимаешь, хозяйничаем…— Михайлов стал зачем-то двигать тарелочки, вилки, ножи…
— Садись. Вам, мужчинам, доверять нельзя.
Ну и молодчина! Получил Борька по мозгам. Мне все больше нравились ее конопушки и ямочки.
Ну что же, Михайлов! Укатали сивку крутые горки. Вернее, сам ты себя укатал.
Света распахнула холодильник, и на стол повалились овощи, фрукты, какие-то баночки, свертки, тарелочки с аппетитной и привлекательной едой.
Я уверен, что потом, когда они останутся одни, она ему выдаст. И поделом.
Я всегда подозревал, что за ухарским, нахрапистым поведением Борьки скрывается что-то другое. А это, оказывается, трусость. Мелковато…
Значит, он боится этого дома. Боится, потому что чувствует себя обязанным.
Мне стало жалко его. Я был рад видеть Борьку. Так всегда радуешься своему дому, в котором прожил детство, каким бы неказистым он ни был…
— Я разогрею голубцы, а вы пока закусывайте.
Михайлов разлил коньяк по рюмкам.
— Постой, постой,— замахал я руками. — Я же за рулем.
— Одну рюмочку. За встречу.
— Не хватало еще, чтобы меня застукали гаишники. Красиво будет выглядеть — пьяный участковый…
— Ерунда! Все в наших руках.
— Тебе куда-то еще ехать? — Света навалила мне полную тарелку всякой всячины.
— В гостиницу. Кстати, Боря, раз уж все в ваших руках, организуй мне где-нибудь койку…
— Это запросто!—Он живо поднялся.
— Как, тебе негде ночевать? — Света удивленно посмотрела на меня, потом на своего мужа,
— Я же говорю — запросто! Даром, что ли, милиция?
— Подождите, Борис Иванович.— Видимо, так Света обращалась к мужу, когда бывала недовольна им.— Вы, значит, не предложили Диме остаться у нас?
— Откуда я знаю, какие у него планы? Светик, у нас дела. Дела государственной важности. Не все мы можем говорить…
Борька выкручивался, как мог. Он пялил на меня глаза, чтобы я поддержал его.
Но мне страшно хотелось позлить его. И я молчал. Интересно, как он справится со своим положением?
Борька нерешительно сел. Взялся за рюмку.
— Ну давай. Если останешься, можешь, между прочим, выпить.
Хитрец, хочет свалить решение этого вопроса на меня. Не выйдет.
— Мне завтра рано вставать. Все равно будет запах,— спокойно сказал я.
Михайлов, крякнув от досады, одним глотком опрокинул в рот рюмку. Света об этом больше не заикалась, думая, что вопрос решен, и я останусь.
Оставаться я не думал. Ни в коем случае. Я никогда ни у кого не оставался ночевать. Может быть, это предрассудок, но так приучила бабушка. Она всегда говорила отцу: хоть ползком, мол, но добирайся до своего дома, до своей постели.
Гостиница — это как бы свой дом, не чужой…
Борька тыкал вилкой в тарелку и на меня не глядел. Ладно, помурыжу его еще минут двадцать и отчалю.
Прозвучал дверной звонок. Михайлов вскочил со стула.
— Боря, сиди спокойно. Мама откроет,— сказала его жена.
Из коридора донесся мужской голос. В доме произошло какое-то движение. И сразу почувствовалось, что пришел хозяин.
Он пришел, видимо, не один. Чей-то знакомый голос. Или мне показалось?
А в кухню уже входила… Ксения Филипповна, раскланиваясь со Светой и Борькой.
— Тю-ю,— расставила она руки, увидев меня.— Вот так встреча!
И это бахмачеевское восклицание, ее доброе спокойное лицо и знакомая раскачивающаяся походка внесли в комнату что-то родное; стало тепло и уютно на душе, словно я перенесся за тысячу километров, в Калинин, в нашу маленькую кухню, где всегда собиралась в тихие дружные дни вся наша семья…
Борькин тесть шумно уселся за стол, потирая руки.
— Может, в гостиную перейдем? — захлопотала его жена, на которую очень была похожа Света.
— В кухне вкуснее,— отозвался глава семьи и указал на меня.— Это, как я понимаю, тот самый Дима?
— Он, Афанасий Михалыч,— подхватила Ксения Филипповна.
— Будем знакомы. Вот, понимаешь, Зоя Васильевна, мать Светланы и теща Бориса. Я, как видишь, папаша. — Он подмигнул дочке.— Молодежь наша больно культурная, не считает нужным представлять.
— Папа, неужели ты не наговорился на совещании? — добродушно отпарировала Света.
— Наговорились, что верно, то верно. Мать, поухаживай за нами. Соловья баснями не кормят.— Он потянулся за бутылкой, налил коньяку в рюмки, поспешно поставленные перед ним и Ксенией Филипповной Зоей Васильевной.— И не поят… Молодежь, присоединяйтесь!
Борька с готовностью потянулся к нему чокаться.
— А Дима?
— Я за рулем,— отказался я.
— Что ж, правильно. Что это будет, если сама же милиция будет нарушать законы? — Афанасий Михайлович галантно чокнулся с Ксенией Филипповной.— Давай, председатель, запьем усталость…
— Ну и настырный ты, Афанасий Михалыч,— хохотнула Ксения Филипповна.— Мало, что затянул домой. Теперь спаиваешь.
— Не оставлять же тебя без ужина по милости наших говорунов.
За столом было легко и весело. Даже Борька вел себя свободней. Это, наверное, объяснялось коньяком. Афанасий Михайлович снова наполнил рюмки.
— Гостю не жалей да погуще лей. Борь, давай. И ты, Филипповна, еще одну. Дима, я смотрю, ты и не ешь совсем…
— Спасибо. Честное слово, недавно из-за стола.
— Вот угодил! Сытого гостя хорошо потчевать,— засмеялся он.— Выгодный ты гость…
Ксения Филипповна раскраснелась. И все поглядывала в мою сторону. Не терпелось расспросить про станичные новости.
— Эх, мать,— продолжал балагурить хозяин, похлопывая по плечу жену,— гляжу я, дети наши выросли, пора нам с тобой на покой. Оставим им квартиру, поедем в Бахмачеевскую свой век доживать. Купим хатку, будем фрукты разводить, пчел заведем.
— Так многие говорят,— подцепила его Ксения Филипповна.— Но город крепко держит, как клещами.
— Это как сказать,— покачал головой хозяин.— Вот кончится этот срок, ни за что не останусь в исполкоме. Надо молодым давать дорогу. Потом, Ксюша, поговорим… Ты, Дима,— снова обратился он ко мне,— значит, с Ксенией Филипповной воюешь?
— Уж сразу и воюет! У нас все полюбовно. Живем — работаем душа в душу…
— Поутихомирилась? Стареешь, значит,— шутливо подытожил Афанасий Михайлович.— Лет двадцать пять назад к тебе не подъедешь, не подойдешь…
— Время такое было,— вздохнула Ксения Филипповна.— Что человек стоил? Вот и приходилось драться. Ты вспомни, тоже не очень-то ласковые песни пел…
— Было, было. И нас не жаловали.— Афанасий Михайлович покачал головой.— Я часто вспоминаю, как тебя едва не упекли. Страшно подумать, за килограмм зерна… А баба Вера жива?
— Крайнева? Жива. Нам бы с тобой такое здоровье.
— Помню, крепкая женщина была. А что с Ксюшей произошло? — Хозяин рассказывал как бы всем, но почему-то больше смотрел на меня.— Вызвали ее на бюро райкома. Меня только-только секретарем избрали. А вызвали почему? Поступили сигналы, что она разрешает колхозникам колоски, ну после уборки остаются, собирать и брать себе… Ксения Филипповна ввалилась в райком в телогрейке, в сапогах, с кнутом. Сразу видно — себя в обиду не даст. И своих колхозников. Докладывает о ней представитель НКВД. И предлагает — под арест. Без всяких. Ей бы покаяться, в ножки поклониться, так нет! Рвет и мечет. Ну, думаю, пропала землячка. Не сносить головы… Гляди-ка, обошлось. Отделалась выговором. Но и тот скоро сняли.