— Да, да, да, да,— зацокал языком проводник.— Думаю, где его видел? Я, между прочим, так и решил…
Я зашел в свое купе. Арефа спал на спине, подложив под голову руки. Мне ничего не оставалось делать, как самому завалиться на свою лежанку.
26
Проснулся я с тяжелой, смурной головой и отвратительным привкусом во рту.
Арефа, словно поджидая, когда я открою глаза, тут же выглянул с верхней полки.
— Через час Юромск.
Ему, наверное, было скучно одному, и теперь он обрадовался. Я сел, взял со столика стакан с чаем. Остывший. Молодец, Арефа, позаботился.
— Знаете, кого я встретил в вагоне-ресторане? Отца Леонтия.
— Я слышал, будто он уезжает от нас.— Денисов спустился, присел рядом.
— Уже едет.
— С ним, значит?..— подмигнул Арефа.
— Да, обмыли.— Я потер лоб, виски.— Голова как неродная.
Арефа вынул из-под сиденья бутылку пива и поставил на столик.
— Выпей. Полегчает…
— Не-е,— отмахнулся я.
— Не бойся. Это единственное лекарство.— Он сам откупорил бутылку и налил пиво в стакан из-под чая.— Зачем мучиться?
Я стал цедить пиво.
Солнце, большое и багровое, мчалось параллельно поезду на размытом горизонте, чиркая по верхушкам столбов.
— Арефа Иванович, вы уверены, что мы застанем Дратенко?
— Застанем,— кивнул Денисов.— Он свадьбу затевает. В Юромске и будет играть. Приглашения разослал…
Неужели у Васьки чиста совесть, если он спокойно готовится к свадьбе, да еще всех известил об этом? Или так сумел спрятать концы, что ему плевать на всех и вся?
— А чем он занимается?
— Говорят, большой делец.— Арефа закурил, видимо размышляя, стоит ли откровенничать.— Я, правда, точно не знаю, но будто зимой он возит на Север фрукты с Кавказа, летом промышляет скотиной, лошадьми в основном… Да мало ли можно найти выгодных занятий? Как говорится, у каждого Гришки свои делишки.
— А попасться не боится? Это ведь до поры до времени.
— Пока не попадался.
— Не понимаю таких людей. Мне кажется, риск себя не оправдывает. Честное дело всегда надежней, с какой стороны ни подойти…
— Таких, как Васька, трудно приучить к нормальному труду. С малолетства к махинациям приучен. Отец его занимался спекуляцией. Старший брат…
— Арефа Иванович, а почему о цыганах такая молва? — перебил я его.
Он задумался.
— Да как тебе сказать? С одной стороны — трудяги, умельцы, которые даже при королевских дворах в Европе славились. Были настоящие, всемирные музыканты, но находились и дельцы. У нас даже есть легенда, почему цыгане такими были. Не слышал?
— Нет, не слышал.
После некоторой паузы Денисов начал рассказывать:
— Случилось это бог знает когда. Решил всемогущий Иисус наделить людей ремеслами. Ну и послал за цыганом святого Петра. Тот искал цыгана недолго, потому что цыган лежал в своей халупе, на краю села, лежал прямо на земляном полу, на соломе, и гонял с живота мух. «Что ты делаешь, морэ?» «Морэ» — по-нашему, значит, цыган. А цыган отвечает: «Я пока без ремесла, вот и гоняю мух». Петр говорит ему, что, мол, поспеши к богу, тот как раз раздает всякие подходящие занятия. Цыган, разумеется, и не чешется. «Мне не к спеху,— говорит он.— Вот придет моя жена из деревни, может, чем-нибудь поживится, принесет поесть, я и тебя попотчую. А покуда я не могу уйти из дому». И начал песенку напевать, чтобы не скучно было. Святой Петр, конечно же, ждать не стал, дел у него было предостаточно, не одни ведь цыгане жили на земле, всем ремесла нужны. А может быть, ему песня не понравилась. Оставил он цыгана в халупе гонять мух. Так лежал цыган весь день, весь вечер. Уже ночь на дворе, а жены все нет и нет. В животе у него пусто и тоскливо. Жена вернулась в полночь да еще с пустыми руками. Так и легли спать с пустым брюхом. И как это полагается у настоящих ромов, то есть цыган, проспали до следующего вечера. Проснулся цыган и думает: а ведь к богу надо наведаться, наверное, приберег какую-нибудь выгодную профессию. Разбудил он жену, стряхнул с нее солому, чтобы поприличней выглядела, и отправились они наверх, предстать пред святые очи. Петр подвел их к богу, а тот, к удивлению цыган, говорит: «Бедный цыган, раздал я ремесла все до одного. Ничего тебе не осталось. Но раз уж ты все-таки пожаловал ко мне, я тебя не оставлю без занятия. Пробавляйся-ка ты кражей, а жена твоя — гаданием. Вы, я слышал, и прежде этим занимались». Вот так будто и получилось, что цыган считают бесчестными, дразнят и ругают, потому что не захотели они перечить богу… Арефа замолчал.
— Невеселая сказка,— сказал я.
— Невеселая…
— Странно. Обычно народы сочиняют о себе красивые легенды. Богатырей разных, чудеса, смелых и добрых героев.
— И у нас такие есть.
— А эта очень критическая. Прямо сатира народная. Арефа улыбнулся.
— Лучше самим себя ругать, чем другим позволять. И еще как-то оправдываться надо было. А бог чем нехорош?
— Это верно. Где вы эту байку слышали?
— От матери. Она работящая была. И отец дельный человек был. До революции извоз держал под Псковом. Имел с десяток лошадей, подводы, занимался гужевыми перевозками. Сам за кучера, братья и сыновья с ним. Семья у нас немалая росла. Жили оседло. Помнится, все дома работали. Хозяйство требовало рук. Сами ковали лошадей, чинили подводы. Шорничали, лечили скотину. Не скрою, жили не бедно. От той жизни у меня самовар остался из чистого серебра и дюжина ложек. Такой же самовар и брату достался. Ты видел у Мирикло. А потом много разного случилось. Отец умер, хозяйство распалось. Сыновья и братья разбрелись кто куда, Я многое перепробовал в жизни. В шорниках ходил, в кузнецах, в лудильщиках. Но меня больше к животным тянуло. Потом война. Сначала финская. Не успел я демобилизоваться, как Отечественная. В ней семью потерял. Только Полина осталась в живых. Чудом. Но что я приобрел на фронте, так это настоящего друга. Муж Ксюши Ракитиной, Игнат. Бывает такое, встретишь человека и у тебя вся жизнь изменится. Славный Игнат был. Добрый, справедливый. Надо же, чтобы бог соединил такую пару— его и Ксюшу. Я вот с тобой сейчас сижу, беседую, а на самом деле жить должен был он. Может быть, мою пулю на себя принял. В разведке это случилось. Попали в засаду. Он первый заметил фрицев. И как толкнет меня в овраг, а сам не успел. Подстрелили. Я его и схоронил. Вот этими руками закрыл глаза. Закончилась война, дома у меня нет, семьи — тоже. Кто я? Вольный цыган. Подался в Бахмачеевскую. Ксюша мне ведь словно родная сестра стала. Работал на конеферме. Ох, трудное было время! Трудодней много, а хлеба нет. Я тогда на Заре женился. Дети пошли. Потом отыскал Полину. А жрать нечего. Зара меня все подбивала кочевать. Думаю, была не была, хуже не будет. А тут табор проходил мимо. Ну, сманили. Конечно, я не красная девица, которая побежит, только помани. Но если бы я с самого начала рос от земли, наверное, вытерпел бы, не ушел. А когда в пятьдесят шестом вышел указ об оседлости, вернулся в колхоз… А зачем я тебе все это рассказываю? — спохватился Арефа?
— Рассказывайте, пожалуйста. Интересно.
— Между прочим,— закончил Арефа,— мой средний брат в Ленинграде преподает в институте. Кандидат наук.
— Значит, легенда ваша не соответствует действительности?
— Время другое.
В дверь заглянул проводник.
— Не помешал?
— Нет, входите,— предложил Арефа. Проводник с почтением протиснулся в купе, не спуская глаз с Денисова.
— Я, товарищ, с вашего позволения, стаканчики… Может, еще чайку?
— Как, Дмитрий Александрович?
— После пива не хочется.
— Я могу еще сбегать за пивом,— с готовностью откликнулся проводник.— Только вы успеете? Скоро Юромск.
— Спасибо, не надо,— отказался я.
Проводник, продолжая глазами есть Арефу, нехотя удалился. Уж больно ему хотелось пообщаться с «артистом».
— Очень вежливый,— сказал Арефа, когда тот тщательно и аккуратно закрыл за собой дверь.-— Все спрашивал, удобно ли я устроился. К чему бы это?