— Пожалуйста, — сказал Грант, по-азировски взмахивая рукой, — не делайте для меня исключения. Я с удовольствием просто отдохну.
— Как пожелаете, сэр.
Грант оглянулся с надменным, почти презрительным видом, не остановив ни на ком своего взора.
Роджер спросил:
— Вы извините меня, сэр?
— Не стесняйтесь, прошу вас!
Вест поднялся и прошел назад, в бар. Официант, Мак, стоял за бархатной портьерой. Бармен внимательно следил за их разговором.
— Карлик все еще здесь?
— Да.
— Вам удалось обыскать его уборную?
— Да. Никакого оружия.
— Это может быть дамский пистолет или даже нечто вроде стреляющего портсигара.
— Ничего подобного, сэр. Можете не сомневаться, — заверил его Мак.
— Что он делает?
— Несколько акробатических трюков, ходит на руках, крутит сальто, но ничего особенного. Еще колесо в воздухе.
— Колесо в воздухе? — задумчиво повторил Роджер. — Ладно. Коли будут новости, передай нам. И оповести всех остальных.
Помимо Мака и Харрисона, в зале присутствовало не менее десяти сотрудников криминального отдела, все они подготовились к самому худшему и держали в поле зрения весь зал.
Роджер наконец заставил себя размышлять хладнокровно. Карлик — прекрасный акробат, он надеется воспользоваться любой неожиданностью. Наверняка он собирается выстрелить, а потом отпрыгнуть к занавесям, возможно, совершив в воздухе ряд последовательных сальто, надеясь на растерянность, чтобы иметь возможность скрыться. Собственно, так оно и произошло в комнате Гризельды Барнетт. В зале имеется запасной выход, но его охраняют.
Думай, думай. Проникни в мысли карлика! Разумеется, тому необходимо выбрать наиболее удобную схему побега.
Здесь — вопрос жизни. Значит, он будет стрелять от портьеры, отделяющей бар. Если, конечно, он вообще собирается стрелять… Один-два выстрела этими смертоносными пулями, напоминающими по форме виноградины, а потом «колесо» к дверям.
Неужели на такое мог бы решиться кто-нибудь, кроме фанатика?
Практически совершенно голая девица вышла на эстраду с танцем, который не стоил и двух пенни в сравнении с танцем в Милане.
Вот она убежала, и руководитель оркестра снова схватил микрофон.
— Леди и джентльмены, мы счастливы познакомить вас с сенсацией в мире песни — очаровательной итальянской певицей Терезой Пиранделло. Тереза!
Он драматическим жестом указал на занавеску, за которой только что исчезла девица: сначала к пианино подошел Энрико Селли. Когда он уселся, вышла Тереза, так же застенчиво и неуверенно, как она выходила в кафе на галерее Милана. Одета она была в довольно короткое черное платье с кружевным воротником-пелериной, который опускался ей на обнаженные руки. Бросив быстрый встревоженный взгляд на пианиста, она запела.
Случилось нечто потрясающее: в зале воцарилась абсолютная тишина. Никто не разговаривал, не шевелился, и скованность девушки исчезла. Она моментально покорила всех, мужчин, девушек и женщин. Людей за стойкой бара и оркестрантов, которые отодвинулись к стенам. Чистота исполнения была необыкновенной. Акустика зала придавала голосу особенно глубокое звучание, которого не ощущалось в Милане. Тереза была настолько хороша и пела с таким мастерством и чувством, что Роджер смотрел на нее, не отрывая восторженных глаз, подмечая каждое движение губ, каждое дыхание. В данный момент все остальное потеряло значение.
Потом он, словно сквозь сон, увидел Гранта-«принца». По-видимому, Тереза произвела на него точно такое же впечатление.
И тут Тереза заметила принца.
Она немного сбилась, изумив слушателей. Пианист тоже замялся, что вызвало уже общее замешательство. Всем показалось, что певица падает в обморок. Но вот она справилась с волнением, запев с таким воодушевлением, как будто это пел не человек, а птица.
Тереза сияла. Ее глаза излучали безграничное счастье, когда она смотрела на Гранта.
Забудь про нее, сурово приказал себе Роджер.
Если это и должно произойти, то скорее всего именно сейчас, когда общее внимание отвлечено девушкой.
Ценой немалого усилия воли Харрисон также заставил себя отвернуться от певицы, то же самое сделал Мак. Но половина ярдовских сотрудников, как загипнотизированные, позабыли, зачем они явились в клуб. Никто не шевелился.