НИЧТО, вот что окружало меня и протекало через мою душу, вымывая остатки боли и негатива, глубокий покой и полное отсутствие чувств. Не знаю, сколько времени это, но в какой-то момент появилось ощущение слуха, лёгкий шорох осыпающегося песка мягко звучал у меня внутри, наверное, именно так осыпается глыба времени песком прошлого. Серая пустота тоже переставала быть пустотой, какие-то тени, образовывались в отдалении, и это всё двигалось плавно и не спеша, перетекая одна в другую. Постепенно тени стали уплотняться в какую-то фигуру. Очертания походили на человеческие, по крайней мере, присутствовала голова, руки и ноги, хотя если смотреть издали, и мой наниматель имел такие же очертания. Всё это происходило на фоне какой-то моей отрешённости, от существующего бытия. Казалось, что я был помещён в какую-то субстанцию, что гасила все мои чувства. Спустя какое-то время, фигура превратилась в могучего старика, как бы сошедшего с картин Васильева. В древнерусском одеянии, кольчуге и островерхом шлеме, с густой седой и длинной бородой. Лицо его было, как будто вырезано из гранита или мореного дуба, глубокие чёткие морщины и две сияющие льдинки синих глаз, казалось выворачивающие душу наизнанку. В руках он держал посох клюку, на поясе висел меч, даже в ножнах вызывавший уважение, а за спиной древнерусский ростовой щит. От него исходила спокойная уверенность и сила. Он глянул на меня, и почудилось, что моя душа была взвешена, оценена и признана, взгляд утратил холод и приобрёл добродушную усмешку, как смотрят на малых детей.
– «Кто ты, дитя моих детей?»
Пророкотало, как бы сверху, обволакивая меня этим рокотом.
– «Человек»
Удалось мне выпихнуть через саднящее горло. Взгляд старика стал ещё более ироничным, посверкивая искорками веселья. Он кратко взмахнул свободной рукой, и я почувствовал, что обжимающая меня сила куда-то исчезла.
– «Вижу, что не зверь. Как сюда то попал? Сюда живущим ходу нет, в приграничье нави, только ступившим на безвозвратную тропу ход имеется, тропки здесь все к Калинову мосту ведут. Так куда ты собрался идти? Да не проходил ты грань, следа нет на тебе»
– «А я почём знаю. Сам пока ничего не понимаю»
Опять прохрипел я.
– «Эк, как тебя корёжит, ну-ка, садись отрок и рассказывай. Да вот испей воды родниковой, легче станет»
Рядом со мной появился гранитный камень, на котором стоял ковш из бересты, полный холодного яростно полыхающего синего пламени. Я действительно очень хотел пить, но пить пламя, это как-то, по меньшей мере, странно.
– «Пей, отрок, не бойся, легче станет»
Жажда становилась невыносимой, но во мне проснулось упрямство и, хотя, руки сами стали тянуться к ковшу, я усилием воли удержался. Старик довольно хмыкнул и провёл ладонью над ковшом, пламя стало спадать, и в ковше оказалась прозрачная жидкость. Недоверчиво глядя на ковш. Я протянул руку и вот тут испытал ещё один шок, к ковшу тянулась моя собственная рука, того тела что осталось в моей реальности. Быстро оглядев себя, я убедился, что тело точно моё.
– «Здесь можно только в истинном обличии находиться, всё остальное прах, садись на камень, пей и рассказывай»
Я решил, что, наверное, теперь и правда можно попить, взял ковш и сев, глянул на старика, как бы испрашивая разрешения. Старик опять довольно хмыкнул и одобряюще кивнул мне. А будь что будет, решил я и припал к берестяному краю ковша. Холодная, отдающая березовым духом, вода мягкой свежей струёй омыла меня изнутри, как бы вымывая остатки грязи, что я накопил за свою жизнь. На душе вдруг стало светло и чисто, всё что меня ранее мучило, превратилось, в отголоски тяжёлого болезненного сна, уходящего всё дальше и дальше. Сказать, что душа пела, наверное, было бы перебором, но ощущение радостной песни жизни разливалось во мне.