Было так поздно, что у Сашки стали слипаться глаза. Папа всё ходил по комнате и предлагал варианты, мама спорила, бабушка улыбалась. В Сашкиной тетрадке было только два предложения. Одно, зачёркнутое, про маму, второе, незачёркнутое — про бабушку. Папа рассказывал про себя ужасные вещи, что он замечает пыль и не вытирает, а мама говорила, что не так уж это плохо и ничего страшного, а вот она тоже иногда замечает и не вытирает, и это уж точно плохо, и тогда папа сказал, что ничего страшного…
И тут Сашка воскликнул:
— Я придумал!
И написал: «Моя семья такая плохая, что об этом даже писать нельзя».
— Вот молодец, — сказала мама. — Пойдёмте теперь чай пить.
Всем почему-то стало радостно, и улыбалась теперь не только бабушка, но и мама хихикала, и папа смеялся, и Сашке было хорошо. Они обнялись за плечи и еле протиснулись в дверь, чтобы пройти на кухню.
А мама всё весело приговаривала:
— Мы ужасные, просто ужасные!
Исторический факт
В одном старом-престаром магазине заплесневел хлеб. Его купила старая-престарая леди в старой-престарой шубе. Она положила хлеб в старую-престарую кошёлку и развалилась.
Страшное дело
Я замер перед дверью в поликлинике, когда услышал:
— Следующий!
Следующий — значит, я.
У меня дрожь пошла по телу, и ладони вспотели.
Страшно!
Будете смеяться, да? Как будто вам никогда не было страшно в поликлинике…
Тут врач появился в дверях, посмотрел на меня и настойчиво произнёс:
— Следующий!
Вот заладил, как будто говорить больше ничего не умеет… Я сглотнул и спросил:
— А это больно?
— Не больно, — соврал доктор. — Следующий!
— А это опасно? — спросил я и на всякий случай схватился за скамейку.
Врач, наверное, робот. Потому что он сказал:
— Не опасно. Следующий!
Я на всякий случай поинтересовался:
— Вы хоть не робот?
Врач совсем рассвирепел.
— Следующий! — кричит. — Следующий! Следующий!
А я ему тоже так, свирепо:
— А где, — говорю, — гарантии, что я жив останусь?
Тут сзади две девчонки захихикали.
— Дуры! — сказал я им. — У человека, может быть, последние минуты жизни…
Но девчонки подскочили и втолкнули меня в кабинет. От неожиданности я не сопротивлялся.
Там меня поймали медсёстры и быстренько усадили на табуретку. Я ничего не успел сообразить, да и страшно было. Они закрыли мне зачем-то один глаз, стало темновато.
А врач взял указку и тыкал ею в какую-то табличку, зло выкрикивая:
— Какая буква?! Какая буква?!
Тут мне стало совсем страшно, и я в ужасе закричал:
— СЛЕДУЮЩИЙ!!!
Новогодний зал
Заблудился
В один год Новый Год заблудился в лесу.
— Куда идти? — растерялся он. — Направо или налево? Налево или направо? Взад или вперёд?
Неизвестно!
Тут он вспомнил, что север и юг по мху можно определить, и стал разглядывать деревья. Стало ясно, где север, а где юг! Только куда идти? На север или на юг? На юг или на север? На запад или на восток?
Непонятно!
Новый Год задумчиво постоял посреди леса, а потом решил: какая разница, куда идти, если всё равно прийдёшь ВСЮДУ!
И пошёл к одинокому лесному домику, в котором светилось окно.
Сансевьера
Гришка задумчиво водил влажной кисточкой по носу. Кисточка пахла мёдом и ещё чем-то непонятным. Ещё Гришка рассматривал свой локоть. К нему пристало конфетти, и Гришка мысленно его отцарапывал.
— Гришунь, ну ты что застыл? — спросила мама. — Докрашивай. У меня вот фонарик готов. Я даже окошки нарисовала, пусть будет, как дом. Ты чего?
Гришка опомнился, растерянно посмотрел на маму и закивал:
— А. Ага. Щас, — обмакнул кисточку в краску и стал поспешно разрисовывать гирлянду. — Вот смотри, тут я, для тебя специально, паука нарисую, а тут — жука и гориллу. Ну, и трактор. И многоэтажку. Ну, если поместится. И барана какого-то нарисую. Ещё не знаю, что.
— Подожди-подожди, — сказала мама. — Посмотри-ка на меня. Чего весь нос оранжевый? Смешно, конечно. Но давай, сбегай, умойся.
— Раз смешно, то можно и не умываться, — хихикнул Гришка и стёр футболкой с носа краску. Мама посмотрела недовольно, а он добавил: — А что, футболка у меня тоже оранжевая. Всё нормально.
Гришка снял с локтя конфетти и положил его на мамину голову.
— Украшения начинаются! — весело крикнул он.
— Гришунь, хватит баловаться, — попросила мама. — Давай дораскрашиваем, потом украшать.