Было не понятно, как получается так, что сообщения ей приходят раньше? Зато и мне было хорошо. Да, я больше всех рисковала, но мне и не приходилось дежурить — возиться с малявками, готовить на всех еду.
Во введённой системе централизованного воспитания ничего толкового не было. Наоборот — дети лишались родителей. Родители оставались нормальными людьми, но всё, что касалось детей, они как будто пропускали мимо ушей. Не замечали, не видели. Как будто нас не было, кроме тех случаев, когда надо было выполнить отправленное на браслет задание. Это был какой-то эксперимент. То ли над взрослыми, то ли над нами. Иногда мне думалось про совсем страшное.
Я посмотрела на Томаша и сказала:
— Представляешь, что было бы, если бы пошли ошибки в сообщениях?
— Страшных системных сбоев ещё не было.
— Ну просто… — сказала я. — Вдруг сегодняшняя фраза пришла бы родителям без последнего слова?
Мы посмотрели на Ромека, который вдохновенно разбирал построенное здание снова на детальки.
— Если бы пришла фраза не до конца, — повторила я. — «Дети не должны жить». Что тогда?
Томаш посмотрел на меня, улыбнулся и показал язык.
— Пессимистка, — хитро сказал он. — Все бы бежали до свободных зон.
Я надулась:
— Ага, все бежали бы. Как же. Это я бы бежала до свободной зоны. А потом — остальные, это если я успею.
Было темно, светились фонарики. Томаш молчал. Я прижалась к нему, чтобы было теплее, а Ромек уже дремал на моих коленях. Мы просидели в таком странном молчании целый час. Мимо меня проходили знакомые, я им махала рукой, и только. Они издалека приветствовали меня.
— Интересно получается, — наконец сказал Томаш. — Знаешь что, Эда. Я приехал только сегодня, и сразу наткнулся на тебя.
Меня кольнула какая-то обида, но я отмахнулась от неё, как от комара. Похоже, Томаш это почувствовал.
— Это не то, чтобы было плохо. Просто в том городе, откуда приехал я, тоже есть Первая. Твоя мама ведь заранее получает сообщения?
Я кивнула.
Томаш сказал:
— Так что это не системный сбой. Это правило. В каждом городе есть своя Первая — та мама, которая раньше всех получает сообщения.
— Знаешь, что, — сказала я Томашу. — Это похоже на начало решения задачки.
— Если бы, — сказал Томаш.
Весь следующий день Ромек бегал за Томашем, как приклеенный. Они носились по пустырю, за ними бежали остальные дети. Дежурные покормили всех, провели общие уроки. Мы с Томашом больше не говорили о моём особом статусе. Так, болтали о том, откуда Томаш родом, как они переживали тяжелые сообщения. Всё было очень похоже. Вечером пошёл дождь, и нам всё-таки пришлось перебираться в здание. Мы жгли костры на пустых бетонных этажах, и тени от языков пламени плясали на стенах. Томаш без стеснения запел песню. Голос у него был высокий и красивый. Все заслушались. Только песня была невесёлой, и потом все засыпали молча.
Утром мы с Ромеком ушли домой. Ромек ждал за дверью. Мама увидела меня, посмотрела мне прямо в глаза и сказала: «Дети должны есть манную кашу». Ерунда. Я махнула Ромеку, мол, пойдём. Ромек зашёл в дом и осторожно уселся за стол. Я написала сообщение: «Задача: дети должны есть манную кашу», и нажала на «отправить локально». Сообщение разошлётся по нашему городу. Конечно, родителям оно тоже придёт, но они уже давно не пользуются связью. Им не до этого — они воспитывают детей.
Ромек уселся за стол и посмотрел на маму. Мама поставила перед ним тарелку манки.
— Я не хочу манную кашу, — сказал вдруг Ромек.
— Ромек… — испуганно сказала я.
— Ромек! — крикнула мама.
— Ромек, нельзя, нельзя…
— Я не хочу есть манную кашу! — плакал Ромек, размазывая слёзы по лицу. — Не хочу есть манную кашу! Я не хочу есть манную кашу!
Мама надвигалась, я закрывала Ромека собой. Мы медленно шли к двери, и как только оказались на улице, побежали к свободной зоне. Мама гналась за нами, но лишь мы пересекли границу зоны, она повернулась и пошла домой.
В свободной зоне почти никого уже не было. Наверное, все отправились по домам — ждать у порога, когда можно будет войти. Конечно, мы могли бы жить прямо на пустыре, но какая от этого радость?
Я поискала Томаша, но его нигде не было. Вечером мы на пустыре остались одни. Все остальные были дома и лопали манку. Кто с вареньем, кто с мёдом, а кто просто так. Я сердито посмотрела на Ромека, а тот недовольно пробурчал: