— И пересылаются дальше детьми Первых, — продолжал Томаш. — Локальная отправка доставляет сообщения прямо на браслеты родителей, и тогда браслеты с воспитательной системой активизируются.
Значит, это всё из-за меня, подумала я. Всё из-за меня! Это я отправляла сообщения… Томаш, глупый Томаш, почему ты не пришёл раньше! Целый год…
— Свой город я освободил совсем недавно, — сказал Томаш. — Научил всех делать зелёные браслеты и пошёл дальше. Все, кто постарше, разбрелись по городам. Я ушёл сюда. И нашёл тебя сразу.
— А почему ты мне просто всё не рассказал?
— Ну… — замялся Томаш. — Надо же было снять с твоей мамы браслет.
— Так это… — недоумённо сказала я и посмотрела на набранное сообщение. — Значит, ничего не отправлять?
— Отправляй, — улыбнулся Томаш. — Только пусть сообщение будет: «Родители должны снять браслеты».
Это было так просто… Томаш ещё дописал что-то от себя, закрывая от меня экран, и нажал на отправку.
Мы подошли к окну и посмотрели на соседние дома.
Светило солнце.
К нашему дому шли жители нашего города.
Родители крепко держали за руки детей.
Весь наш город стал свободной зоной. Для родителей, для детей — для всех.
А впереди у нас были ещё города.
День выдачи заказов
Я сидел на подоконнике, обхватив колени. Окно продувало, я ёжился от холода и смотрел сквозь неплотную занавеску. В ночной темноте всё почти как у нас дома. Можно даже представить, как я слезаю с подоконника (осторожно, чтобы не наступить на паровоз от железной дороги), выхожу из комнаты, крадусь к родительской двери, потом топаю босиком в зал, ищу в темноте большого плюшевого пса и забираю его к себе. Слышу, как на кухне гудит холодильник, тикают настенные часы… Но вот кто-то заворочался на втором этаже двухъярусной кровати, неразборчиво зашептал. Где-то послышались всхлипывания. Можно пойти, поговорить, успокоить. Но я не двигался с места и просто отвернулся. За окном сыпал снег, и, кажется, был слышен хруст шагов. Нам никуда не деться, за нами следят. Дальше — забор и колючая проволока. За нею — мир. А мы — здесь. Мой город далеко, мои мама и папа, наверное, скоро меня забудут.
Нас человек двадцать — тех, кто нашёл чёрные шары.
Я хорошо помню, как это было. А было это просто. На перемене я бежал по коридору, остановился, и холодный чёрный шар размером с яблоко коснулся моей ладони. Чернота казалась такой яркой, что я невольно залюбовался. Но потом пришёл страх, я попытался сбросить шар, оттолкнуть и побежать дальше, но шар просто завис в воздухе и поплыл рядом со мной. «Чёрный шар! Чёрный шар!» — завизжали девчонки. А мальчишки просто стояли и молчали. Смотрели на меня долго, сурово и по-новому. На помощь мне побежали учителя, мне захотелось плакать, но тут перед моими глазами что-то вспыхнуло, и я переместился в купе мчащегося вагона. И подумал только: «Так вот что бывает дальше».
По-настоящему в чёрные шары не верил никто, но все их боялись. Я знал, что их не бывает, это сказал мне папа. Да, раз в год в различных частях мира пропадают дети, и это ужасно, говорил папа, но придумывать чёрные шары… Мама отмахивалась от таких разговоров. Но в школе говорили так: увидеть чёрный шар может только ребёнок, увидевшие чёрный шар пропадают и никогда не возвращаются, и никто не знает, что бывает с теми, кто увидел его. Шары появляются зимой, в один из дней, и сколько их появится, никто не знает. Но уж не больше одного шара на город. В каких-то городах они могли не появиться вовсе… И вот мы едем на поезде, в купе сидят ещё два мальчишки моего возраста и девчонка. В вагоне больше никого нет, выходы задраены, телефоны не работают… Мы ехали больше суток, почти не разговаривали, а просто сидели, укутавшись в постельное бельё. И уже потом был охраняемый дом, в который привозили других детей. Все — примерно одного возраста, лет десяти-двенадцати. Мне было одиннадцать. В доме мы прожили несколько дней, пока съезжались дети из разных частей страны.
— Я так его и не увидел, этот чёрный шар! — возмущались мальчишки. — Хоть бы показали! Может, и не было никакого чёрного шара!
— Дурак ты, был чёрный шар, вот такенный!
— Сам дурак!
Мальчишки быстро переходили к дракам, потому что было грустно, и потому что стыдно было плакать. Девчонки были тихие. За нами присматривали взрослые, но их было немного, и все они оказались неразговорчивыми. Мы жили будто в пустоте, в неизвестном городе, а за окнами постоянно падал снег.
Я слез с подоконника и направился к кровати, когда услышал, как громыхнула внизу дверь. Послышался громкий разговор, в коридоре зажёгся свет. Я растолкал наших, все тут же вскочили с кроватей. В каком-то едином порыве мы сплотились, встав посреди комнаты, и готовы были давать отпор. Дверь в нашу комнату распахнулась, полился свет.