— Я знаю, кто вы, — сообщил Человек Мэра негромко. Похоже, он получал удовольствие, когда люди прилагают усилие, чтобы расслышать его.
— Сегодня почему-то все знают, кто я, — в тон заметил Александр.
Лифт с толчком, отдавшимся в сердце, остановился на первом этаже. Двери разъехались, и первым вразвалочку выбрался амбал. Человек Мэра сделал скупой жест, и Александр поплёл ноги следующим. Проходя мимо стойки, Человек Мэра жестом попросил ключ, и Александр выложил его на столешницу. Администратор поднял большой палец, снова уставившись в монитор.
— Пройдём ко мне в машину, если вы не против, — как бы предложил, ведя его к выходу, Человек Мэра.
— Зачем и, главное, почему? — поинтересовался Александр. Он попробовал замедлить шаг, но амбал мягко и, главное, безмолвно отговорил его от этих глупостей.
— Поедем туда, где вас проинформируют о всех ошибках в вашей жизни и уберегут от вреда себе и окружающим, — туманно и в то же время пугающе конкретно выразился Человек Мэра.
Когда они проходили мимо сидения, на котором подрёмывал некто невзрачный, Александр вдруг громко с ним поздоровался. Человек дёрнулся, вскочил, посмотрел на Рассветова и ахнул.
— Ты!..
— Всегда рад поболтать с читателями, — пожал плечами писатель на два брошенных поверх квадратных очков жала.
— Наконец-то ты вспомнил обо мне! — вскричал его преследователь, и Александр осознал глубину своей ошибки. — Я… Я…
— Александр очень торопится, — проговорил амбал, оттесняя безумца.
— Ты не отнимешь его у меня! Нет! Не сейчас!
— Прошу…
— Нет!
Всё произошло в одно мгновение — блеск ножа, предупреждающий вскрик Человека Мэра, серия пугающе точных ударов в горло, горло, глаз, висок, горло… Клинок вышел из второго виска, и охранник пал, дёргаясь и издавая чудовищные звуки на полу.
— Никто больше не отнимет тебя у меня, — сказал преследователь Александру с отстранённой от этого ужаса ласковостью.
Александр как кролик смотрел на нож — капающий, блестящий нож, который танцевал в воздухе вслед жестикуляции безумца… безумца! И писателя катапультировало. Как иначе назвать то, с какой мощью он рванул на улицу, прочь, дальше, быстрее, из переулка в бульвар, из бульвара по дворам, как можно путая следы, лишь бы всё это осталось далеко позади? Он бежал и бежал, пока в лёгкие словно не просунули фомку. Он посмотрел вокруг прояснившимися глазами, увидел вывеску какой-то забегаловки и, не разбирая уже ничего, забрался внутрь, за ближайший столик, в тепло и иллюзию защищённости. Он дрожал и почти плакал оттого, что забыл в том страшном месте свой пуховик.
Змеи и лестницы
Завидев, в каком он состоянии, официант без лишних сантиментов вернулся с полулитровым чайником под завязку. Александр понятия не имел, что сподвигло парня проявить такую инициативу, но был за неё весьма благодарен. Чай вливался в писателя как в песок, покуда нужда не погнала его в уборную. Там, среди начищенного до кафеля и зеркал с софитами, Рассветов с ужасом узнал интерьер «Златого колодца». Вторая самая пафосная чайная в городе… Вопрос, как расплачиваться, вмиг рассеял подступавшую тошноту. Наличных недоставало. На карточку он посмотрел и засунул обратно в портмоне. Что ж, если это последние минуты перед неизбежным…
Вернувшись, Александр попросил обновить чайник и сердечно поблагодарил официанта. Улыбка того была дежурна, да в глазах промелькнуло — глубинное и понимающее, для чего не нужны ни факты, ни детали. Когда чайник вновь задымился на столе, голова писателя окончательно пришла в действие. Полотно размышлений со взмаху расстелилось перед внутренним взором — знай только пробегись от начала до конца, не упуская деталей.
Итак, намёки о гонении властями становились всё прозрачнее, однако основная угроза, как ни странно, исходила не от них. Безумец с ножом не мог не скрыться в паутине переулков. Согласиться на депортацию, чтобы спасти себе жизнь? Александр флегматично огляделся, не подозревая, какие хорошие ракурсы даёт скрытым камерам. Не для того он отстаивал весь день собственные слова, брошенные Феде в магазине. Да и кем он будет, если оставит Евгена дальше грызть взаперти непонятные грибы из горшка?
Но вопрос стоял ребром. Дело было только времени, когда безумец вновь наступит на пятки. Людные места ему не помеха, да и помогают они только до наступления темноты. Встречать тварь нужно на своей территории, и не в одиночку. Александр знал только одного человека, способного помочь.
Тоже Александр, но Владимирович, они с отцом служили в одной части и дружили потом семьями. Сан Владимыч постоянно таскал Сашу на рыбалку, сватал ему дочь, едва той стукнуло четырнадцать, и в отличие от отца-инженера давал далеко не абстрактные советы, как постоять за себя и оказывать потом первую помощь. Одна беда — этот жизнерадостный холерик служил в органах. Что возьмёт в нём верх, уважение к памяти отца и любовь к Саше как к сыну, или долг, на который Сан Владимыч положил без малого двадцать лет? А если звонок в полицию и будет актом его любви и уважения? Слишком много вопросов, на которые не ответишь, глубокомысленно просиживая штаны.
«Сдаться без альтернатив, или бросить кости?», ужал Александр своё полотно и решился. Решить бы так вопрос с оплатой. «Смыться и точно навести на себя полицию? Заплатить карточкой с тем же результатом?»
Он рискнул попросить счёт. Нет, ну а вдруг? Внесли бархатную книжечку с чеком; Рассветов заглянул внутрь и прерывисто выдохнул. Наличности хватало едва за половину. Выложив всё до последней копейки, писатель достал карандаш, сменил руку на не ведущую и принялся корябать: «Приношу глубочайшие извинения за недосдачу. Денег больше нет, и сейчас я очень спешу. Остаток обещаю занести в ближайшее время». В голове мелькнула паскудненькая приписка «тем более я ничего и не заказывал», но её он с неудовольствием отверг.
На улицу Александр ступил как гражданин — свободный и уверенный в завтрашнем дне. Едва же завернув за угол, ноги сами засеменили, срываясь в короткие пробежки. Несли они его на проспект Годунова. Переулки и бульвары дышали на Рассветова смертью.
Проспект тонул в вате слившихся туманов, вычихивая в Александра редких, потерянных в себе прохожих. По бокам, откуда-то из параллельных миров плыли размытые отсветы автомобильных фар. Звуки выдыхались, не успевая толком достичь ушей. Писатель брёл, выставив перед собой широко растопыренные ладони. В тумане было чуть теплей, но его всё равно бил озноб. Проклятый пуховик. Если всё это кончится бронхитом на асфальте…
«Зато фраг достанется не придурочному с ножом», не мог не порадоваться Александр.
В какой-то миг туман растёкся, и седые пережёванные толщи начали промелькивать липкими силуэтами. Похоже, вот она — площадь Ивана Грозного. Иногда Рассветову казалось, что только администрация и историки не зажимались произносить её имя вслух. В народе происходила та ещё эквилибристика: старики говорили «Ванькина площадь», фабричные за сорок — «Грозная», интеллигенты называли её «Соборной», хотя до собора оттуда было шлёпать и шлёпать, а те, кто помоложе, завели моду на «Четвёртую». Тяжко давалось привыкание к основам.
Загадочные же не то гуляния, не то митинги были в самом разгаре. Разрозненные стайки сновали в густейшем зимнем тумане, слепо натыкаясь друг на друга. То одна, то другая стайка ни с того ни с сего впадала в буйный экстаз. Люди вдруг начинали скакать, размахивать плакатами, носились зачем-то с зелёными шнурками, которые со смехом передавали друг другу и привязывали к фонарным столбам; кто-то даже забрался на плечи приятеля, чтобы накинуть свои на низко висящий провод. То и дело звенели кричалки: «За кеки не купишь чебуреки!», «Жизнь в будке для вас!», «Мы забыли, кто есть мэр!». Один поддатый студент развернул плакат «Долой правительство!», но его вмиг окружили единомышленники и что-то энергично нашёптывать. Плакат опустился, замелькали цветные маркеры. Так мир узрел манифест «Долей, правительство!».