— Ты, жид, меня голыми руками не возьмёшь, — сообщила Юля. — Отстань от моей дочери, хватит пудрить ей мозги мацовой мукой.
Надо сказать, в этом семействе у всех была склонность к метафорическому изложению мыслей и поэтическим преувеличениям.
— Нет, я мацой не увлекаюсь, — вежливо ответил Марк, прикидывая, как бы в рамках закона обезоружить эту старую проблядь.
— Вы все умрёте страшной смертью, — сказала Юля. — Вы не дойдёте до кладбища. Вы умрёте по дороге к нему.
— Да, да. А сейчас советую вам положить ножи на место, иначе я вызову «скорую помощь».
Юля резко повернулась к нему, сжимая в руке лезвие, завёрнутое в газету:
— Ну, всё, жид. Ты нарвался.
Она швырнула свёрток на пол и выскочила за дверь.
Марк направился было за ней, но тут вернулся капитан Шлигер в драной штормовке и заляпанных грязью тренировочных штанах и начал бессодержательный пьяный разговор. Выяснить, где Жанна, когда она ушла и что говорила перед уходом, было невозможно. Не прошло и получаса, как вернулась и Юля. За ней в квартиру зашли двое ментов. Они переглядывались и ухмылялись. Юле же было не до смеха. Грудь её — если, конечно, считать грудью этот слабый намек на округлости, — бурно вздымалась. Она судорожно сжимала кулаки.
Марк не успел ничего подумать по поводу этой прелестной мизансцены. Сержант окликнул его:
— Слы, ты кто и чё здесь делаешь? Статья о вторжении на чужую жилплощадь. Ну-ка, быстро давай руки, — он вытащил из кармана брюк наручники, — и поехали в отделение.
— Сначала объясните, пожалуйста, чем вызван ваш визит, — сдержанно попросил Марк, отступая назад. Одно из бойцовских правил: держаться на расстоянии примерно полутора метров от противника, являющегося безусловно опасным.
— Вломился и стоял надо мной с ножом! — завизжала Юля.
Это услышал весь подъезд, но на площадку никто не вышел. Русский народ, населивший древний прусский город, боялся за свою шкуру. Хотя что ему, спрашивается, бояться за свою шкуру, за это ничего не стоящее говно?
— Я заехал к её дочери, которой не оказалось дома. В ответ на вопрос о её местонахождении гражданка Вальдман начала угрожать мне. Мои документы в порядке, могу предъявить.
— Поехали в вытрезвитель! — рявкнул сержант.
— Простите, но я абсолютно трезв. В отличие от этой женщины, которая сегодня выпила бутылку перцовки. Кроме того, она психически не совсем здорова, это вам кто угодно здесь может подтвердить. Вы посмотрите на неё и её мужа… Статья номер триста один Уголовного Кодекса, — слегка повысил голос Шимановский. — Ложный донос. Жаль, что вы не взяли с собой спиртометр вместо наручников.
— Она написала заявление… — начал сержант, которого слегка смутила уверенность обвиняемого.
— И вы принимаете всерьёз бред больного человека? Вы посмотрите на неё и посмотрите на меня.
Юля, окончательно выйдя из себя, кинулась на Марка, тот увернулся, и она, потеряв равновесие, чуть не упала и вцепилась в дверную ручку. Капитан Шлигер перестал реагировать на происходящее и уснул за столом.
— У неё справка по шизофрении, — хладнокровно сообщил Марк. — Вы спросите у неё или поищите в первом ящике стола. В целлофановом пакете, заклеенном скотчем. Поищите, поищите.
— Она же в военчасти работает, — недоумённо возразил второй мент.
— Если честно, я не знаю, почему такие люди работают в военчасти.
— Значит, придётся забрать её, — философски заключил сержант. — Пойдёмте с нами, гражданка, вам проветриться надо.
— Документы будете смотреть? — спросил Марк, доставая из кармана паспорт.
— А… Что это у вас гражданство литовское?
— Извините, какое есть.
— Ладно. Пошли.
— А дверь кто будет запирать?
— Она говорит, что потеряла ключи, а её мужика хрен разбудишь, — буркнул второй мент. — Я его как-то забирал в трезвяк, он там уснул на полу, и по фиг на всё.
Юля сопротивлялась, но потом обмякла и стала апатично смотреть по сторонам. Марк попробовал ещё раз набрать номер Жанны — безрезультатно.
— Вы бы машину в таком дворе не оставляли — угонят или разобьют, — посоветовали менты.
— А помнишь, ты нажрался колёс и орал, что вступишь в масонскую ложу и доживёшь до восьмидесяти лет, а мы все передохнем, и только наши дети будут писать о тебе мемуары? А я предложил Асе написать по тебе некролог, потому что если столько принимать колёс, сколько ты в две тысячи четвёртом, можно не дожить не то что до восьмидесяти, а даже до следующего Восьмого марта.