— А ты мне твердил, что я недоволен жизнью. Менторским таким тоном, сука. Я, насколько помню, сказал, что недоволен отдельной категорией самодовольных менторов, и это ещё не вся жизнь. Ты меня просто взбесил тогда, у тебя была мания публично унижать людей.
— У меня никогда не было такой мании. Позвони в психушку насчёт Юли. Я серьёзно.
— У меня в общежитии как-то девушка вызвала 03, когда у неё соседка мебель в комнате стала поджигать. Приехали, посмеялись, мол, студенты дурака валяют, и уехали.
— А соседка что?
— Ничего. Поставила на пол сковородку, положила туда биографию Фрейда, подожгла, собрала вещи и, провожаемая клубами дыма, ушла. А ту девушку потом исключили за аморальное поведение — порчу казённого имущества… А тут полгорода свихнулось, и никого не забирают.
— Тебя нужно туда забрать, понял? Тебя.
— Уёбывай давай из моей машины, — предложил Марк.
— Скажи спасибо, что не получил по морде.
— Не хуй меня пугать, сто раз говорил. Я в армии служил.
— Ты что видел в этой своей армии? Чему тебя там научили — подстригать садовыми ножницами кусты возле штаба? Я в Израиле видел, как людей на куски разрывало, тебя бы туда, блядь. Или ты теперь играешь в национал-социалиста? Русского, немецкого, литовского — определился уже?
— Миша! — Марк откинул голову на спинку сиденья. — Я же всё это делал из-за Жанны, а не ради себя. Мне жалко. Я не мог не вступиться. Я всегда вступаюсь за людей, которые выделяются из толпы.
— Ты мог не писать весь этот бред моей жене? — в третий или четвёртый раз за вечер спросил Миша.
— А твоя жена, ты считаешь, очень гуманно к ней отнеслась?
— Эта дура, заслуживающая, по-твоему, гуманного отношения, достала вообще всех, — не выдержала Ася. — Так необходимо было подобным образом привлекать к себе внимание? Хотела лишний раз потрепать нам нервы? Эгоцентричка, садомазохистка, истеричка и мегаломанка.
— Цитирую, дорогая, — язвительно улыбнулся Марк. — «Некоторые кисейные барышни ужасаются моему образу мыслей, в глубине души понимая, что стали бы в десять раз хуже, переживи они одну десятую того, что я. И вряд ли хоть одна из них сможет умереть за идею, любую идею. А я смогу. Права человека для меня — не способ самовыразиться, не ниша, заняв которую, можно в будущем прославиться и бабки слупить. Это моя свобода, я сама; я ничего не сделаю, если не буду ощущать себя свободной и ничем не связанной. Это девочки, которых я люблю. Это девочки, которых я полюблю, когда они освободятся и станут такими, какими должны стать, а не такими, какими их хотят видеть отцы, и учителя, и клиенты с толстыми кошельками».
— Это написано в две тысячи первом году. И причём тут Жанна?
— Она и сейчас такая же, как в две тысячи первом году. А ты — нет.
— Хорошо, давай Жанна придёт к тебе домой с бомбой, и ты, умирая, простишь ей стремление уничтожить твою нацию, за то, что она в тридцать один год истерит, как старшеклассница, — вмешался Миша.
— Ты не понимаешь, фашизм — это не жидоедство, это интернационализм, на самом деле.
— Всё, — в тихом бешенстве проговорила Ася. — Дожили. Я больше не приеду сюда. Не только в этот город. А вообще в эту страну.
— Я смотрю, эмиграция излечила тебя от излишней общительности, дорогая, — обернулся к ней Марк, — или это положительное влияние твоего мужа?
— Провоцирует, не обращай внимания, — тихо посоветовал Миша. — Марик, хватит выёбываться. Кандидатскую ты проебал, вторая жена у тебя — страшное пиздопроёбище, сам ты — мудак, потрёпанный и вышедший в тираж. Твоим деньгам лично я не завидую. Я не умею завидовать вообще. У меня тоже есть деньги на плазменную панель, но я её не куплю, мне не надо. Мне некогда и неинтересно жить так, как живёшь ты. Весь твой якобы аскетизм и все претензии пошли прахом, и теперь ты самоутверждаешься в роли умника, терпимого ко всем якобы новым и революционным — хотя нового в ёбаном фашизме нет ни хуя, — течениям, которым место на помойке типа этой. Я не понимаю тебя, да. Я не понимаю, как можно спать с Жанной, не говоря уже о твоей жене. Пожалуйста, прости меня, если я тебя чем-то обидел.
— Что, чувствуешь себя страшно крутым, сукоед? — тихо, с угрозой в голосе поинтересовался Шимановский.
— Не очень, — равнодушно ответил Миша. — И всё-таки я не понимаю… Жанна — она такая… неухоженная.
— У меня с ней ничего не было.
— Ещё бы, — Асю начал разбирать смех. — Цитирую, дорогой: «Демон ревности сильно грызёт меня. Я не могу нормально общаться с людьми, но я могу преследовать и задалбывать объект своей любви. Ревность дикая, чёрная, к каждому столбу ревную, можно сказать. Плюс я убедилась в последнее время, что моя ревность сильна и в виртуальном общении. Нет, мне не победить этого демона, мне лучше быть одинокой, как сейчас».