- В вашем я, наверное, утону.
- Ну извини, я забыл похудеть перед твоим воскрешением. И запомни: Людмила о тебе ничего не знает. Ты - бывший военный. Будет спрашивать...
- Я расскажу ей какую-нибудь историю, - пообещал Марковцев, - про себя.
- Не очень-то увлекайся.
- Владимир Николаевич, за два года я не отсидел даже задницу, не то что мозги. Отнесись ко мне спокойно, ладно? Будете говорить с начальством, еще раз объясните мои условия: я работаю на вас, а вы отдаете мне Бараева. Гарантии - ваше слово. Тебе я верю.
- Бараева не так-то просто взять, - Эйдинов покорно проглатывал явно намеренные сбивки Марковцева с "вы" на "ты". Он или валял дурака, или тихо издевался.
- Возьмем. С божьей помощью, - добавил Сергей. - И развяжем ему язык.
Эйдинов ушел. Марковцев подобрал себе одежду - очень свободные джинсы и просторную рубашку хозяина, убрал постель и включил телевизор.
Трехкомнатная квартира Эйдинова окнами выходила на станцию метро "Медведково". Ночь Сергей провел в спальне, сейчас он находился в большой комнате, обставленной стандартным набором мебели: стенка, пара кресел с велюровой обивкой, справа от дивана-кровати шкаф с секретером, пара книжных полок.
В половине десятого в приоткрытую дверь постучали, и в комнату вошла Людмила.
- Доброе утро, - она улыбнулась гостю и шагнула к окну, распахивая шторы. На ней была юбка чуть ниже колен, на ногах бордовые шлепки. - Как спали? - спросила она. - Я приготовила завтрак. Ничего, что так поздно?
- Ничего, - похвалил ее Марковцев, закрывая книгу, взятую с полки наугад.
- Чем заинтересовались?
- "Подходцев и двое других", - прочел на обложке Сергей, усмехнувшись. Согласно ситуации, повесть Аркадия Аверченко должна была называться "Марковцев и двое других".
- Нравится?
- Это моя настольная книга.
Он вслух прочел на первой попавшейся странице:
- "... мне ее так жалко, что плакать хочется. Я уже полчаса наблюдаю за ней. Сидит тридцатипятилетняя, не знавшая мужчины, некрасивая, одинокая, все ее обходят, никому она не нужна, и кроме всего, обязана делать вид, что ей весело...". Грустная история, - констатировал он, вслед за хозяйкой входя на кухню и еще раз отмечая стройность фигуры.
Людмила не была красавицей - симпатичная, выглядевшая на тридцать, с внимательным и пристальным взглядом. Обычно внешность женщин такого плана словно тормозится на несколько лет. Ей будет сорок, а выглядеть она будет на те же тридцать.
- Володя сказал, что вы были в длительной командировке. Как долго, если это не военная тайна?
Сергей будто бы сосредоточенно стал загибать пальцы, шевеля губами. Когда пальцы на руках кончились, он сообщил, что два года. Она рассмеялась.
Ему интересна была реакция женщины, еще вчера он отметил, пожалуй, чрезмерное внимание к себе с ее стороны. Невольно сложилось впечатление, что полковник и Людмила брат и сестра. Хотя братец оказался ревнивым. Сергей понимал контрразведчика, не случайно утром спросил: "Нервничаешь?"
Они сидели друг против друга. Людмила спросила о семье Сергея. Гость еле заметно усмехнулся.
- У человека родственников может быть целая куча, - сказал он, - и главное не в том, встречаются они или нет. Главное - помнить о них. Или забыть. Что касается меня... На сегодняшний день меня волнует лишь один человек.
- И кто же это? - полюбопытствовала хозяйка.
- Моя бывшая одноклассница. Я встретил ее в 1998 году - мы не виделись со школьной скамьи.
- Ну и? - женщина вопрошала глазами.
Марк продолжил эксперимент, солгав:
- Я затащил ее в постель. Ничего, что я так вот, откровенно?
- Нет, все нормально. Продолжайте. Сергей не просто так завел разговор о своей однокласснице. Последние полгода он часто ловил себя на мысли, что часто думает о ней, невысокой, хрупкой и доверчивой девочке. Поначалу эти воспоминания вызывали у него приятное, хоть и немного грустное чувство ностальгии. Девочка стала проводником в безвозвратно ушедшие времена. Она словно водила его по тихим московским улицам, спокойным до невозмутимости, шла вдоль парт и касалась их нежной, аккуратной ладошкой, бросала на Сергея смущенные взгляды, в которых проскальзывало извинение, - за то, что она осталась в том времени, а он лишь виртуальный гость здесь, с жадностью впитывающий в себя атмосферу пустующего класса - с коричневатой доской и неизменно сухой тряпкой.
***
- Помнишь: "Кто дежурный? Намочите тряпку"?
Оказалось, что он думал вслух.
Людмила кивнула. Впервые она встречала человека, который говорил с грустным вдохновением. Именно такое определение пришло ей на ум, и отделаться от него она уже не могла и как зачарованная слушала Марковцева. А он рассказывал про нескончаемые школьные коридоры, про звенящее эхо вестибюля, про тяжеленные, с трудом открывающиеся двери, ведущие на школьный "пятачок".
Женщина не могла отделаться от чувства, что Сергей говорите ней, что она его первая любовь. Он вел рассказ раскованно, не стесняясь в выражениях. Вернее, он называл вещи своими именами. Говорил просто и незамысловато. И что-то похожее на ревность отпустило ее, когда она поняла, что никакой близости с одноклассницей у него не было.
***
Юльку он так ни разу в жизни и не поцеловал. Никаких особых препятствий не было. Он боялся, и все. А ведь у него был шанс - и какой! Юлька своей мудростью опередила его на добрую четверть века, с двумя подругами придя к нему домой. Оказывается, она сохла по нему, но до Сергея этот факт дошел, как до жирафа. Слово за слово, девчонки стали намекать, что КОЕ-КТО из класса... ну... неравнодушен к нему. И кто же? - задался он вопросом. Не кто-то же из этой троицы! "Что, по фамилии назвать?" съязвила Танька Белозерова. "Ну хотя бы первую букву", - здорово выкрутился он. А Юлька, потупив глаза, сказала: "Я". "Яшина, что ли?" - Сергей рассмеялся: нашли за кого просить. Верку Яшину, конечно, жалко высоченная, нескладная девчонка. "Ладно, пошли мы", - вздохнули девчонки. А он поздно сообразил, что открытый текст Юли принял за кодированный.
- Вот так и кончилась наша любовь - вместе с последней, произнесенной девочкой буквой, - вздохнул Сергей.