Глянул на девушку с чувством, какое может испытывать романтически настроенный юноша, минуту назад с робким обожанием смотревший на возникшую рядом красавицу, но разочаровавшийся, как только она открыла рот.
Однако все оказалось не так-то просто. Когда я, расстроенный, сказал девушке, что видел эти стихи вчера в газете, она посмотрела на меня с возмущением.
- Помилуйте! Я только что сочинила. При вас.
- Но я читал! Клянусь.
Девушка подумала мгновенье.
- Знаете что, давайте вместе сходим в редакцию. Тут рядом. - Встала со скамьи. - Можете ничего не спрашивать, просто посмотрите, как меня примут со стихами. Это вас скорее убедит, чем мои возражения.
Тут был резон. Мое поколебавшееся восхищение ею в какой-то мере восстановилось.
В редакции - заваленные гранками столы - навстречу нам поднялись темноволосый крепыш с резкими движениями и высокий блондин.
- Наконец-то, Вьюра! Принесла?.. А то мы уже зашиваемся.
Девушка подала крепышу листки. Вскользь глянув на меня, он погрузился в чтение.
- Так... Так... Ну что же, по-моему, очень хорошо. Даже править не надо. Посмотри, Втв, - он обратился к блондину. - И сразу понесем главному.
Блондин прочел стихотворение дважды и победно взмахнул листками в воздухе.
- Превосходно! Пошли.
Черт побери! И печать тут, оказывается, - ритуал.
- Но позвольте! Точно такое же было во вчерашнем номере. Слово в слово. У вас есть подшивка? Посмотрите.
- Какая подшивка?
- Вообще архив. Старые газеты. Разве вы не сохраняете?
- Их нельзя сохранять! Вы что? - Блондин смотрел на меня со страхом.
- Подождите! Я, кажется, понимаю. - Крепыш шагнул ко мне. - А вы не оттуда?.. Не с края?
На всякий случай я неопределенно пожал плечами.
- Извините наше любопытство, - вмешалась девушка. - Говорят, раньше с края приходили многие. По человеку в год или два. А в последние двадцать лет никого.
(Значит, кроме города, здесь еще какой-то "край".)
- Как вы устроились с жильем? - спросил блондин. - Хотя теперь свободных помещений много. - Повернулся к крепышу. - Крдж, пошли. Шеф подпишет и сразу в набор. Мы сейчас вернемся.
Девушка кивнула мне. Трое вышли и стали подниматься по лестнице.
...Я выглянул на улицу. Пусто. Для ускорения пути выпрыгнул в окно и в глубокой задумчивости побрел проспектом.
Полуденная жара загнала жителей в дома. Немногие прохожие стали представляться мне замаскированными муравьями. Гигантскими, которые под мягкой белой кожей скрывают трехчленное, покрытое твердым хитином тело, голову со жвалами-рогами, три пары растущих из груди тонких длинных ножек. И девушка тоже. (Содрогнулся, отгоняя фантастическое видение.) Но ведь правда! Все население города-муравейника, побуждаемое слепым инстинктом, ни для чего сбегается на площадь, в разных залах музея смотрит одну и ту же картину, перечитывает вечно одну и ту же газету, без выбора питается одинаковой пищей. Так же, как обитатели муравьиной кучи обязательно убивают попавшего к ним по ошибке чужака, так и крестьяне, едва услыхав, что я не иакат, набросились на меня.
В энтомологии я слаб, даже не сумею с первого взгляда отличить ручейника от златоглазки. Но если о муравьях, то понятие трофаллаксиса мне знакомо, и для меня нет загадки, чем же объясняется ежедневная без выходных усердная деятельность каждого насекомого, направленная на обеспечение нужд муравейника. Если, спрашивал я себя, система поведения, передаваемая генами от одного поколения к другому, позволила нашим крошечным земным мурашам овладеть такими изощренными формами активности, как, скажем, выращивание и даже выведение определенного сорта грибов, чем хуже здешние существа?.. Почему бы им, пользующимся преимуществом "человекоподобия", то есть высоким ростом (значит, хорошим обзором окружающего мира), ненужными им для передвижения (следовательно, освобожденными для работы) передними конечностями и всем прочим, что на Земле отличает внешний облик людей от животных, не дойти _именно инстинктивно_ до выплавки и обработки металлов (отсюда тракторы), до издания газеты, и, наконец, сочинения стихов, всегда одинаковых, так как инстинкт - постоянно одни и те же реакции на неизменные требования?..
Между тем небо над городом постепенно делалось из зеленоватого голубым, поднялся легкий ветерок, воздух посвежел. Мысли мои приняли новое направление - вероятно, оттого, что хотелось как-то примирить себя с девушкой. С другой стороны, думал я, так уж ли много мы, человеки, отличаемся от муравьев? Поведение насекомого, у которого отсутствуют ум и заранее намеченная цель, есть лишь серия готовых ответов на бомбардировку раздражителями из внешней среды: светом, температурой, запахом, вкусом пищи и тому подобным. Ну а для людей среда разве является нейтральным пространством, где развивайся как хочешь? Неужели она не образует нас?.. Как и у животных, наше поведение создается и поддерживается его же (поведения) последствиями. Либо положительным, либо наоборот. Первые ободряют нас двигаться по избранному пути, вторые остерегают. Потому что важно не только то, какова была _среда до нашей реакции_, но и какой она стала _после_ того, как мы что-то сделали. Богомол, напавший на жука-бомбардира, временно ослеплен горячей жидкостью, извергнутой из брюшка предполагаемой жертвы, и, по всей вероятности, научится другой раз к бомбардиру не соваться. Когда балованный аспирант-позвоночник выступит на кафедре против испытанных практикой мнений заслуженно уважаемого ученого, реакция специалистов заставит его призадуматься. Если оба будут продолжать, как начали, первому вообще не жить, а второй в дальнейшей карьере столкнется с трудностями. То есть среда именно создает, избирает нас - человека и насекомое - для продолжения предпринятой деятельности, одних пропуская, других отсеивая.