И что теперь, подумала Фатима, что дальше? Она не знала, и даже не хотела думать об этом, провидцем она не была, а простые смертные так далеко не видят. В любом случае, он ушел, и какими бы ни были его причины, в данный момент так было лучше. Потому что она совершенно не знала, что со всем этим делать, не знала и всё.
Она закрыла глаза и глубоко вдохнула теплый ночной воздух, чувствуя, как ночь делает свое дело, скрывая спасительной темнотой ее страхи и переживания. Пусть она ничего не знала о будущем, но одно она знала совершенно точно, самое главное: человек, которого она любила, любил ее. И сейчас этого ей было вполне достаточно.
6
А в ночном небе те же мысли и страхи мучили молодого мужчину, который имел множество имен и множество жизней и давно привык к отсутствию своей, настоящей. И вот теперь она появилась, и это было страшно, это было непривычно и… да, это было приятно. Это был его второй перелет за эту ночь, но никакой усталости он не чувствовал, наоборот, энергия так и билась в нем, распирала, не давала усидеть в кресле самолета. Ему казалось, что если сейчас он откроет люк и выпрыгнет, то полетит, как супермен, а если приземлится, то асфальт под ним треснет и расколется.
Он стремился убраться подальше, потому что перестал себя контролировать, надо же было так учудить там, на берегу. Черт, да он же просто признался ей, сказал без слов всё как есть. Это было так глупо, что ему хотелось утопиться в этом проклятом море, он чувствовал себя полным идиотом, пускающем слюни школьником, а ведь он не был таким, никогда не был. Женщины любят крутых мужиков, сколько бы они ни твердили, что мужские слезы для них как бриллианты, и сильный пол тоже должен выражать чувства. Он кое-что повидал в жизни и знал, что всё это просто треп. Еще одна вариация женского «нет», которое на самом деле «да». Но Она, она была не такая как все, она была уникальна, и она была сильнее, чем любой крутой мужик, а он так размяк при ней. Он ведь шел туда просто, чтобы увидеть ее, как наркоман за дозой, но, как и любой наркоман, он вдруг потерял контроль. Это было стыдно.
Но какая-то его часть тихо и настойчиво уверяла, что это было правильно, и эта часть утверждала, что знает, о чем говорит. И спорить с ней не было никакой возможности, потому что вопреки всем его страхам и убеждениям, Она ответила ему тем же. Да, он бы уже точно утопился или пустил пулю в свою дурную голову, если бы не ее ответный жест. Если бы он не видел ясно и четко, как поднялась в ответ ее рука и точно скопировала его жест. И вот это было просто невероятно. Одно дело тешить себя иллюзиями и фантазиями насчет ее чувств, и совсем другое – получить подтверждение, это сбивало с толку. Вроде как увидеть в жизни текущие часы, как на картинах Дали, подумал Пророк, этого не может быть, но ты это видишь, это есть. Это ведь была не просто женщина, это Фатима! Уж он-то очень хорошо знал, что из себя представляет эта леди, и она всего несколько часов назад призналась ему в любви. Нет, откройте люк, подумал Пророк, я сейчас спрыгну и полечу, кресло подо мной уже дымится.
Видимо, заметив его нервозность, к нему подошла стюардесса, вежливо улыбнулась, спросила всё ли в порядке. Всё отлично, заверил ее Пророк, даже не заметив оценивающего взгляда и модельной внешности девушки, а будет еще лучше, если он выпьет водички без газа. Девушка кивнула и удалилась, оставив его наедине с бурлящими мыслями. Пить ему не хотелось, просто нужно было хоть что-то делать, чтобы кресло под ним действительно не задымилось, или он не взорвался, как какой-нибудь человек-граната. Соседей у него не было, так как некто Петр Василевский на полет не явился по причине того, что никогда не существовал, так что Пророк спокойно нырял в пучину собственных мыслей и переживаний, не отвлекаемый никем, кроме стюардесс. За время полета он уже успел выпить не одну бутылочку воды и прогуляться в туалет, а всё ради того, чтобы просто двигаться, отвлечься хоть на секунду. Но мысли не оставляли его, радостные и пугающие.
За всю свою жизнь он ни разу не признавался никому в любви и, не смотря на вчерашнюю выходку – уже вчерашнюю, так как время перевалило за полночь даже там, где отставало от московского – вслух он так и не произнес слова «люблю». Ему всегда было трудно говорить о том, что с ним происходило, он мог шутить и отмахиваться, говорить на любые темы, но никогда не открывал свое сердце, эта территория была закрыта для всех. Всегда легче написать письмо, прикинуться кем-то другим и говорить от его имени, создать новую личность или просто стать призраком, но так сложно сказать словами, говоря за себя. И то, что он сделал несколько часов назад, для него было подвигом, шоком, прорывом.