Злость иссякала с каждым произнесенным ею предложением, пока не осталась лишь ужасная, пустая безнадежность.
— Потому что, — сказала я, кивнув на свою правую ногу, вздрагивая, стоило мне почувствовать боль в голове. – На мне надет датчик слежения.
Стерлинг не подняла головы, но её глаза встретились с моими.
— И в тот миг, когда я покину дом, Бриггс получит сообщение, — сказала я. – А скоро он поймет, что и вы пропали. Он узнает показания моего датчика. И найдет нас. А если бы я отпустила вас одну… — я не закончила предложение. – Бриггс найдет нас.
Стерлинг подняла голову к потолку.
Сначала мне показалось, что она улыбается, но затем я поняла, что она плачет, плотно сжав губы, чтобы с них не сорвался ни один звук. Не похоже на слёзы счастья.
Стерлинг открыла рот и странно, сухо засмеялась.
— О боже. Кэсси.
Сколько мы пробыли здесь? Почему Бриггс ещё не ломится в ту дверь?
Я Я не активировала датчик. Я думала, что будет достаточно устрашающе надеть его на тебя.
Датчик должен был сработать.
Он должен был помочь Бриггсу найти нас.
Мне даже в голову не приходило, что она могла мне соврать. Я знала, что рискую, но я ведь думала, что рискую жизнью, чтобы спасти её.
Датчик должен был сработать.
Он должен был помочь Бриггсу найти нас.
— Вы были правы насчет убийцы Эмерсон, — вот и всё, что я могла сказать. Убийца вернется. Никто нас не спасет.
— Разве?
Я видела по глазам Стерлинг, что она продолжает говорить ради меня, не ради себя.
Мысленно, она наверняка бранила себя – за то, что не смогла найти убийцу, за то, что согласилась жить в нашем доме, работать над этим делом, за то, что впустила меня, когда я постучала в её дверь.
За то, что не активировала датчик слежения. За то, что позволила мне верить в обратное.
— Вы сказали, что убийце Эмерсон от двадцати трёх до двадцати восьми лет, он довольно умен, но не обязательно образован. – Я сделала паузу. – Но раз уж он засунул нас в багажник, он водит не грузовик или внедорожник.
Стерлинг криво усмехнулась.
— Ставлю десять баксов на то, что это не его машина.
Мои губы изогнулись в улыбке, и я вздрогнула от боли.
— Постарайся не двигаться, — сказала мне Стерлинг. – Тебе понадобятся все твои силы, потому что, когда он вернется, я отвлеку его, а ты побежишь.
— Мои руки связаны, я привязана к столбу. Никуда я не побегу.
— Я заставлю его развязать нас. Я отвлеку его, — я расслышала в её голосе нотку решительности – отчаянную нужду верить в то, что все будет именно так, как она говорит. – Как только он отвлечется, ты побежишь, — решительно произнесла она.
Я кивнула, хоть я и знала, что у него есть пистолет, знала, что не успею добраться даже до двери. Я соврала ей, а она проглотила мою ложь, пусть мы обе знали, что будет недостаточно просто отвлечь его.
Ничего не будет достаточно.
Остались лишь мы и он, и осознание того, что мы умрем в этой сырой, прогнившей насквозь хижине, где никто, кроме нас самих не услышит наших криков.
О Боже.
— Он отошел от примера Рэддинга, — теперь Стерлинг пыталась меня отвлечь. – Он абсолютно вырвался из его хватки.
А, значит, мы можем умереть не так, как умерла Эмерсон Коул и дюжина женщин, убитых Дэниелом Рэддингом прежде чем его поймали.
Это больше не причуда Рэддинга – теперь она принадлежит тебе. Тебе нравилось душить меня, наблюдая за тем, как жизнь покидает мои глаза. Понравилось ли тебе бить меня пистолетом? Ты забьешь нас до смерти? Я заставила себя продолжать дышать – быстрыми, короткими вздохами. Ты оставишь наши изломанные тела там, где их найдут, как оставил тело Эмерсон на капоте машины? Ты возьмешь что-то себе на память, чтобы доказать свою власть, свою силу?
— Кэсси.
Голос Стерлинг заставил меня вернуться к настоящему.
— Странно, что я хотела бы быть нормальной? – спросила я. – И не потому что тогда я не оказалась бы здесь – я не против обменять свою жизнь на все жизни, что я помогла спасти – но потому что будь я нормальной, я бы не смогла забраться ему в голову прямо сейчас, глядя на нас его глазами, зная, как всё кончится.
— Всё кончится твоим побегом, — напомнила мне Стерлинг. – Ты выберешься. Ты спасешься, потому что ты умеешь выживать. Потому что кто-то другой решил, что ты достойна спасения.