Он прошел мимо меня, и я понял, что в моем распоряжении есть только один способ. Доктор Гольдштейн умрет на полчаса раньше. Десятки людей останутся жить, в том числе и мой дед Наум, погибший в августе девяносто четвертого от ножа арабского террориста.
Я расстегнул кобуру и вытащил пистолет. Я навернул глушитель и пошел вслед за Гольдштейном, чтобы успеть обойти его прежде, чем он достигнет армейского поста у входа в пещеру. Я не мог выстрелить в спину. Шаги мои были гулкими, Гольдштейн должен был слышать их, но он не обернулся. Он слышал в этот момент только голос Творца в своей душе. Я поравнялся с ним, обогнал и встал, поднимая оружие.
Чья-то рука вцепилась в мое плечо, другая рука выбила пистолет. И чей-то голос сказал:
— Уважаемый покупатель! Сработало предохранительное устройство. Действия уважаемого покупателя смертельно опасны.
Я обернулся, а доктор Гольдштейн проследовал мимо, не обратив на меня ни малейшего внимания. Передо мной стоял молодой человек, больше, впрочем, похожий на манекен в магазине готового платья.
— Что, черт возьми… — начал я.
Молодой человек улыбнулся приклеенной улыбкой, поднял пистолет и протянул его мне со словами:
— Уважаемый покупатель не должен мешать Баруху Гольдштейну, потому что в противном случае уважаемый покупатель погибнет, что не допускается инструкцией по безопасности использования Смесителя времени.
Что я должен был делать? Застрелить представителя фирмы, а потом броситься догонять доктора? У меня хватило ума понять, что это ничего не изменит. Явится другой представитель и вернет меня в 2029 год.
— Послушай, — сказал я убедительно, — я понимаю, что убивать плохо. Но Гольдштейна все равно убьют через полчаса. А перед этим он положит тридцать арабов. А потом арабы положат десятки евреев. И мировая пресса будет называть израильтян убийцами невинных. Это нам надо? Будь другом, отойди с дороги.
Молодой человек посмотрел вслед Гольдштейну, будто сопоставляя мой прогноз с собственным впечатлением, покачал головой и сказал:
— Инструкция по безопасности использования Смесителя разрешает любые действия в истории, если они не угрожают жизни уважаемого покупателя.
— Но мне-то что угрожает? — искренне удивился я.
— Согласно программе инструктажа, — ответил представитель фирмы, — я продемонстрирую тебе следствия задуманного тобой поступка…
Время скачком сместилось назад, я вышел из своего укрытия, а доктор Гольдштейн метрах в трех впереди меня размеренным шагом шел выполнять свою мицву как он ее понимал. Я навинтил глушитель и обошел Гольдштейна справа. Встал перед ним, поднял пистолет и, когда доктор, наконец, заметил меня и удивленно посмотрел мне в глаза, я нажал на спуск.
Не уверен, был ли хлопок — я ничего не слышал. На груди Гольдштейна мгновенно расцвел красный цветок, и доктор молча повалился лицом вперед. Я отступил, у меня дрожали руки, и я никак не мог попасть пистолетом в отверстие кобуры. Наверно, нужно было быть довольным. Я изменил ход истории, и хотя бы в одном из альтернативных миров сотни людей останутся живы, а имидж государства Израиль не понесет ощутимых потерь.
Наверно, мне нужно было сразу вернуться в XXI век, предоставив современникам Гольдштейна самим разбираться в ситуации. Но, черт возьми, для чего я убил человека? Чтобы даже и не знать результата? Я остался.
Тело доктора Гольдштейна обнаружили солдаты, пришедшие примерно полчаса спустя на усиление охраны Пещеры Патриархов. Действия ЦАХАЛа предсказать было нетрудно. Объявили тревогу, вызвали подкрепление, оцепили район, начали прочесывание. Я вовсе не желал быть обнаруженным — ни арабами, ни своими. Мне нужно было только увидеть результат, и я перебегал от дома к дому, довольно успешно укрываясь от патрулей.
К десяти утра евреи Хеврона и все население Кирьят-Арбы вышли на улицы. Сначала забрасывали камнями арабские машины, потом начались драки. Полиция не справлялась, и ЦАХАЛ использовал слезоточивый газ. На час-другой установилось спокойствие, и я послушал сообщение, переданное по радиостанции «Галей ЦАХАЛ». Во время беспорядков погибли три поселенца и пять палестинских арабов. Обе стороны обвиняли друг друга в убийстве Гольдштейна. Улицы Хеврона после полудня вымерли — в городе объявили комендантский час. На окраине Кирьят-Арбы поселенцы устроили демонстрацию, размахивали оружием и кричали «Долой Рабина!» и «Нет мира с арабами!» Это было неприятно, но привычно. У ХАМАСа не было особого повода усиливать террор, а у Арафата — повода давить на Израиль. Мир приближался. Я добился своего. Я мог уходить.