Стоп. Мужские факультеты? Эти откуда взялись в Институте благородных девиц?
— Ой, серёжки! — Лоиса, кажется, совсем передумала плакать и обратила внимание на новое украшение, которое раньше у подруги не видала. — Это тебе он подарил?
«Он» было произнесено с придыханием и заставило меня снова сосредоточиться. У Талины имелся «он»? Кто такой, почему не знаю? Ага, мальчишка из Института изящной магии, факультет теормагии и философии. Белобрысая лопоухая жердь с вечно извиняющимися серыми глазами и тонкими, подрагивающими губами. Тут и без дополнительного поиска ясно: такой же неудачник, как сама Талина.
Занятная ситуация. С одной стороны, теоретики считаются бесполезными существами, и маги-практики их дружно презирают, не стесняясь при случае это показать. Люди! С другой — у Лоисы и такого ухажёра нет, стало быть, юный экье Саман дээ Тибор вызывает у неё неконтролируемое слюноотделение. Как и у двух третей обитательниц этой спальни. Что, разумеется, делает жизнь Талины ещё более незабываемой и богатой на впечатления.
— Ой, и браслетик! Он навещал тебя в больнице, да? Да?
Показалось, или в голосе лучшей подруги прозвучали нескрываемая зависть и тщательно скрываемая ревность? И было бы к кому! Тоже мне, нашлось сокровище… Даже моя Таль сама толком не понимает, жалеет его или презирает. Хотя старательно притворяется, будто влюблена. Причём старательней всего притворяется перед самой собой — ох, люди, люди…
— Нет, — я изобразила страдальческий вздох, и подруге немедленно полегчало. — Ко мне никого не пускали, иначе чары пришлось бы накладывать заново.
— Должно быть, ты ужасно скучала, — вот сейчас Лоиса даже сочувствовала искренне. Я не поленилась подтвердить:
— Ужасно. А украшения… мне их медикус подарил. Сказал, что я напомнила ему о дочери… Я обещала никогда не снимать эти серьги!
Некоторое время ушло на сентиментальные переглядки и трагические поджимания губ.
Серьги, к слову, я действительно не смогла бы снять при всём желании — а желание имелось, да ещё какое! Кому понравятся ограничители силы? Но проклятый некромант совершенно не соизволил поинтересоваться моими желаниями, а просто нацепил их — а потом ещё и браслет. Сказал, что второй экземпляр будет у человека, которому поручено меня контролировать. Я не интересовалась, как именно осуществляется контроль. Чует моё сердце: придёт время — обязательно узнаю.
Странное всё-таки ощущение: у меня есть сердце, оно бьётся, оно что-то чувствует… Я уже успела изрядно подзабыть, каково это.
Лоиса внезапно спохватилась:
— Всеблагая Праматерь, да что же мы сидим? Опоздаем на первый урок!
Я тоже охнула — так явно полагалось. Лоиса подхватила холщовую сумку на длинной ручке, валявшуюся под моей кроватью, высыпала оттуда гору книжек, запихала другую гору, сунула торбу мне в руки и торопливо пошла к двери. На пороге обернулась:
— Скорее, Таль!
Сумка оказалась тяжеленной — кирпичи туда институтки кладут, что ли? Так вроде им архитектуру и строительство не преподают! Делать было нечего — я нацепила сумку на плечо (если придётся отбиваться — самое оно!) и поспешила за подругой.
Мы миновали просторный холл, заполненный девицами. Я удостоилась нескольких удивлённых взглядов. Высокая тощая девица со слегка косящими глазами громко бросила вроде как в пустоту:
— Как, разве эта не сдохла?
— Преставилась, Эзмилия, правильно говорить «преставилась». Следует соблюдать приличия, не то даар воспитательницы сделают замечание, — постным голосом ответила ей другая, чьего лица я не видела — эта не удосужилась обернуться. Вокруг захихикали. Спина Лоисы напряглась, но она не сбавила шага. Я тоже.
Идти, уткнувшись взглядом в пол, было странно, но Талина всегда ходила именно так. Не стоит сразу и резко менять привычки. Вдобавок, так можно разглядывать чужую обувь. Эти туфельки, которые я — то есть, Талина, — чувствовала на спине… каблучки у них были фасонные, а носок узкий. При случае узнать можно.
«Не надо».
Голос, шепнувший это, был едва слышен, но мурашками прошёлся по позвоночнику. Я вскинула голову, огляделась — рядом никого, впереди лишь спина Лоисы. Н-да, любопытно… Займусь этим позже.
Из холла мы по крепким каменным ступеням сбежали в сад, и моё тело само сжалось. Ясно, Талина не любила здесь бывать. Здесь ей слишком часто доставалось.
На одной из тропинок я споткнулась. Память тут же услужливо подсунула очередное падение — на сей раз в колючие кусты. Да, вот в эти самые. И смех. Талину преследовал чужой смех: он толкал её в спину, ставил ей подножки, давил острыми каблуками, шипами расцарапывал руки и лицо… Может, поэтому сама она смеялась очень редко.