К полудню, как это обычно бывает, поток посетителей стал жиже, а в обед жизнь и вовсе замерла. Я перезвонил Зинаиде Андреевне, которая в мое отсутствие набрала меня несколько раз, чтобы узнать, что ей нужно. Ей нужно было много чего: и новые лекарства, и узнать, кто достал из шкафа какие-то ее салфетки, и чтобы я купил зубную пасту, — но в основном ей хотелось пообщаться. Я заявил ей, что поскольку сегодня мамино дежурство, то пусть к маме она и обращается. «А разве не ты сегодня придешь?» — невинно поинтересовалась она. «Нет, не я». — «Вечно я что-то путаю» — хмыкнула она. Разумеется, она все прекрасно помнила, но решила на всякий случай попытать удачу, ну как я передумаю и начну ходить к ней каждый день. Как всегда, после разговора с ней у меня испортилось настроение. До конца рабочего дня мы со Светой обслужили еще в лучшем случае два десятка покупателей, которым продали какие-то мелочи (день, хоть с утра нам так и не казалось, случился неторговый).
Вечером, придя домой, я застал следующую картину: мама сидит на кухонном диванчике, всем своим видом изображая усталость, и исподлобья наблюдает за тем, как Лера (которая, наоборот, была оживленна) что-то готовит.
— Я решила попробовать сделать сегодня голубцы, — придушив крышкой струю пара, валившую из кастрюльки, Лера повернула ко мне лицо. — Скоро будем есть.
— Круто. Ты прогрессируешь как повар, — подбодрил я ее и надкусил очищенную морковку.
— А пахнут они как-то странно, — вставила мать.
Лера поджала губы.
— Зинаида сегодня все кишки мне вытянула, — вздохнула мама, — сил моих больше нет.
Я заглянул в кастрюлю. Там булькало зеленоватое месиво — Лера все мелко порубила и перемешала. А я-то уж понадеялся, что это будут настоящие голубцы, спеленутые в капустные листья.
— Мы столько для нее делаем! Она что, не понимает? Совесть нужно иметь!
— Когда ты подписываешь договор, то слова «совесть» и «понимание» там обычно не значатся, — заметил я. — Ты выполняешь работу. За это получаешь вознаграждение. Если выполняешь плохо — не получаешь.
— И что, надо мной можно теперь, как угодно, издеваться?
— Что ты теперь хочешь? Отказаться от договора? — предложил я. Разговор стал меня утомлять.
— А ты что за нее вступаешься? Мать довели, а он ерничает. Кормишь их, кормишь…
Пришлось слегка осадить ее:
— Погоди-ка. Насколько я понимаю, вчера Лера на полученные от меня деньги приобрела фарш и капусту. А теперь готовит из них…
— Ленивые голубцы, — подсказала Лера.
— Вот-вот. Счет за электроэнергию, без которой готовка невозможна, мы оплачиваем с тобой поровну. За Зинаидой присматриваем тоже на равных. Почему это ты — кормилец?
— Ой, голубцы они сделали, деловые какие. Была бы у Леры работа, не будь меня? А с квартирой Зинаидиной кто все придумал?
— Была бы у Леры работа, только другая. Она взрослый человек. За Зинаидой тоже не только ты одна бегаешь. И командиры нам не нужны.
— Да не смеши меня — «взрослый человек». Вы только рассказываете, что сейчас вот пойдете и чего-то сделаете. А сами сидите на попе ровно и ждете, пока мама все придумает. Морду воротите, а живете-то у меня.
— Тебя не туда занесло. Ты прекрасно знаешь, почему мы у тебя живем. Что ты хочешь от нас? Грамоту? Памятник? Тебя послушать, никто, кроме тебя, ничего не делает. Прекращай этот разговор. Слушать тебя противно.
Я ушел в комнату от греха подальше, а когда позже зашел в ванную, чтобы вымыть руки, увидел там плачущую Леру. Она сидела, ссутулившись на краешке ванны и запустив пальцы в волосы, лицо было мокрое и пламенно-гневное. У Леры очень нежная белая кожа, которая подвергается удивительным метаморфозам во время плача, мгновенно краснеет.
— Я не могу так больше, — всхлипнула она. — Почему она постоянно меня оскорбляет?
Я пожалел, что решил посетить ванную, но не стал показывать ей, что раздосадован, ей и так достается.